Еще одна привычная жертва человеческой жестокости – лошадь – представляет интересное дополнение к данному утверждению, показывая, что для социального животного, стремящегося к защите, жестокое принуждение к дисциплине психологически неудовлетворительно. Напрашивается вывод: источник чудесной дисциплины солдат и огромного вклада в их изумительную храбрость – это агрессивная стадность немцев. У меня нет намерения проявить неуважение к этому замечательному качеству, а только желание проникнуть как можно глубже в его смысл, который заставляет указать, что приведенные теоретические рассуждения подтверждаются общепризнанной зависимостью немецкого солдата от своих офицеров и тем, как он снисходителен к нечеловеческой жестокости по отношению к любому, кто не является его хозяином силой внушения или силой оружия.

Пытаясь получить некоторое представление о немецком сознании и определить значение его идеалов, потребностей и импульсов в биологических терминах, я старался бороться с предвзятостью в ходе обсуждения народа, не только крайне враждебного, но и воодушевленного чуждым типом социальной привычки. Тем не менее, по-видимому, определенные общие выводы можно с пользой напомнить здесь вкратце как вполне разумные. Моя цель будет достигнута, если эти выводы достаточно последовательны, чтобы подтвердить точку зрения, немного отличную от общепринятой, и дающую некоторое практическое понимание фактов.

Для биологического психолога Германия представляет замечательный парадокс: во‑первых, она является государством, сознательно направленным к определенному ряду идеалов и амбиций и организованным для их достижения; во‑вторых, государством, в котором преобладает примитивный тип стадного инстинкта – агрессивный; этот тип демонстрирует самое близкое сходство в потребностях, идеалах и реакциях с волчьей стаей. Тем самым Германия демонстрирует в определенном смысле то, что я показал вершиной стадной эволюции, а в другом – полную противоположность, тип общества, который всегда был преходящим и не может удовлетворить нужды современного цивилизованного человека.

Сравнивая немецкое общество с волчьей стаей, а чувства, желания и импульсы отдельного немца с такими же у волка или собаки, я пытаюсь не применить расплывчатую аналогию, а привлечь внимание к реальной и грубой идентичности. Агрессивное социальное животное обладает полным и последовательным рядом психических реакций, которые обязательно будут прослеживаться в его чувствах и поведении независимо от того, двуногое оно или четвероногое, человек или насекомое. Психическая необходимость, делающая волка храбрым в массовой атаке, тождественна той, что делает немца храбрым в массированной атаке; психическая необходимость, которая заставляет собаку подчиняться хлысту хозяина и извлекать из этого выгоду, заставляет немецкого солдата подчиняться хлысту офицера и извлекать из этого выгоду. Инстинктивный процесс, который делает собаку среди своих собратьев раздражительной, подозрительной, церемонной, чувствительной к своей чести и готовой сражаться за нее, у немцев производит идентичный эффект.

Количество и мельчайшие совпадения в поведении немцев и других агрессивных социальных видов, количество и четкость различий между немцами и другими типами социальных животных – эти свидетельства трудно игнорировать.

Более того, мы видим, что Германия вынуждена терпеть недостатки, проистекающие из ее социального типа, которых, надо полагать, она избежала бы, если бы они не укоренились слишком глубоко. Таким образом, Германия не может заводить и поддерживать дружбу с нациями социализированного типа; ее инстинктивная оценка страха как убедительной силы заставила прибегать к угрозам и воинственным жестам, которые оттолкнули все сильные страны и пугали только слабых. Например, Англия – враг, которого Германия сотворила сама; она была вынуждена вести войну по плану непрерывной и ужасно дорогостоящей агрессии, потому что ее моральный дух не выдержал бы никакого другого метода.

Конечная цель науки – предвидение. Поэтому справедливо задать вопрос: если эти рассуждения научно обоснованны, какой свет они проливают на будущее? Было бы глупо полагать, что общие рассуждения могут в предсказании будущего дать точность, на которую и не претендуют. Но оставаясь на уровне самых общих рассуждений, рискну предложить два наблюдения.

Во-первых, окончательная судьба Германии не вызывает особых сомнений. Если мы попытаемся заглянуть за пределы этой войны, чем бы она ни закончилась, и рассмотрим более длительный отрезок времени, мы можем с вполне разумной степенью уверенности сказать, что германская мощь того типа, который мы знаем и которого боимся сегодня, недолговечна. Германия сошла с пути естественной эволюции или, вероятно, и не вступала на него. Поэтому, если ее цивилизация не подвергнется радикальному изменению и не начнет основываться на иных инстинктивных импульсах, она исчезнет с лица земли. Все преимущества, полученные от сознательного руководства и организации, не смогут изменить ее судьбу, поскольку сознательное руководство дает результат, только действуя рука об руку с природой, и первая его задача – которой правители Германии пренебрегли – это найти путь, по которому должен идти человек.

Во-вторых, можно осмелиться сказать несколько слов о войне на основе приведенного обсуждения Германии. Как я пытался показать, ее моральный дух обусловлен слишком жестко; противникам просто нужно продолжать сопротивление, что психологически более выгодно, и они победят. А Германия должна продолжать агрессивные усилия, и, если враги смогут сдержать их – не более того, – она будет тревожить свои измученные нервы до тех пор, пока они не перестанут реагировать. Я вовсе не считаю себя вправе давать хоть малейший намек на то, как следует вести войну; я просто указываю на то, что считаю психологическим фактом. Имеет ли он какое-то практическое военное значение – не мне решать.

Если бы кто-то хотел выразить волю всех свободных людей, стоило бы заявить: как бы ни пошли дела у противников Германии, больших сражений на ее территории не будет.

Если утверждение о том, что сила и слабость Германии жестко обусловлены определенными и поддающимися выявлению психологическими потребностями, справедливо, то оно представляет интерес главным образом для стратегов и тех, кто отвечает за общие направления военной кампании. Однако можно спросить, дают ли психологические принципы какие-то указания для решения следующей и столь же важной проблемы: как противникам Германии обеспечить и сохранить плоды победы, на которую они настроены.

Эта проблема уже скрывает противоречие, которое растет по мере того, как вопрос все больше переходит в практическую плоскость.

Были предложены два типа решений, которые, помимо согласия по вопросу воскрешения малых наций, которые Германия смогла уничтожить, глубоко различаются в отношении к фактическому врагу. Оба решения основываются на желании действительно долгосрочного мира и установлении действительно стабильного равновесия между противниками. Различия касаются средств достижения результата.

Официальное решение, почти единодушно принятое, настаивает на том, что «военное господство Пруссии», «германский милитаризм» или «немецкая военная система» – существуют разные формулировки – должны быть полностью и окончательно сломаны. Это допускает много интерпретаций. Впрочем, несмотря на критику со стороны умеренных, с одной стороны, и непрактично свирепых радикалов, с другой, эта доктрина, по-видимому, остается – что достаточно важно –