Хе коконга фаре э китеа, хе коконга э коре э китеа — можно осмотреть углы дома, но не углы сердца. Поистине, так. Сегодня соседка сказала Парирау, что вождь Раупаха наложил на Хенаре табу, и от отчаяния она долго не могла произнести ни слова. Соседка с сочувствием и любопытством смотрела на нее, не решаясь на расспросы, а потом заторопилась и ушла. Она наверняка решила обсудить с приятельницами странное поведение невесты Тауранги. А Парирау, которая все утро грустила о сыне Те Нгаро, вдруг поняла, что нет ей жизни без Хенаре.

Когда Хенаре, поговорив с ее отцом, остался под пальмой один, Парирау со страхом почувствовала, что сейчас наступит мгновение — и она не совладает с собой, выбежит из хижины и со слезами бросится к нему. Она знала, что не смеет прикасаться к Хенаре. Человек, который нарушает табу, умирает от мучительных болезней. Сколько бы ни сидел он в ледяной воде, ему не унять жара, как бы ни пытался он смыть в ручье красную сыпь — она будет расти. И зарывание по шею в землю, и даже вареная кровь из уха собаки не помогут ему. Нет такой силы, которая могла бы заставить маори нарушить табу — священную волю богов.

Боясь, что случится непоправимое, девушка отпрянула от двери и упала на пол, уткнув лицо в циновку. Зажав ею рот, она беззвучно заплакала. Слезы не принесли ей облегчения: предчувствие несчастья все сильнее сжимало грудь. Но вот что-то подсказало ей, что Хенаре ушел. Она бросилась к двери и, уже не скрываясь, отбросила полог.

Площадка под пальмой была пуста. Зато вдали, там, где улица вливается в зеленое пространство деревенской площади, Парирау увидела удаляющиеся фигуры четверых мужчин. Один из них, одетый для будней слишком нарядно, вышагивал впереди. По обрубку левой руки девушка узнала в нем Матакерепу — любимчика Раупахи. Двое других, одетые в лохмотья, держали Хенаре за локти. Это могли быть только рабы — на них, как на собак, не распространяются законы табу.

Они скрылись за углом, и Парирау побрела в хижину. Там она опустилась на циновку и не вставала с нее и тогда, когда солнце было на своем пути вверх, и тогда, когда оно было прямо, как столб, и тогда, когда оно стало склоняться.

За все это время старый Те Иети так и не заглянул в хижину. Лишь с наступлением поры огней Парирау услышала его шаги. Он еще не переступил порог, а девушка уже поняла, что вести неутешительные.

…Вот что произошло на марае, где провел сегодня полдня Те Иети.

Когда Генри Гривса вывели на площадь, перед домом собраний собралась уже добрая половина деревни. Это были женщины, дети, старики и мужчины, раненные в битве с Хеухеу. Появление пакеха-маори было встречено молчанием. Молча подошли и уселись с ружьями в руках на траву и несколько воинов в боевой раскраске. По приказу Раупахи они покинули свои посты на наблюдательных вышках, чтобы присутствовать на церемонии. Те Иети мысленно осудил легкомыслие вождя, который оставил на страже деревни не больше пяти-шести человек. В смутную пору войн это было рискованно. Те Нгаро столь опрометчиво не поступал.

Но сейчас распоряжался Раупаха. Он появился на площади последним в сопровождении трех пышно разряженных старейшин племени. По приказу Раупахи рабы отпустили локти Хенаре и отошли. Желтоволосый пакеха в одиночестве стоял посередине площади.

Выйдя из круга, Раупаха начал высокопарную речь. Вождь заявил, что табу, которое он наложил на школу и на тохунга Хенаре, вызвано было заботой о благополучии великого племени. Он сказал, что молодой пакеха — опасный лазутчик, засланный в деревню врагами, чтобы изнутри подточить могущество нгати…

— Ты знаешь, дочь, как умеет говорить Раупаха, — вздохнул Те Иети, вспомнив обвинительную тираду вождя. — Ох! У него горло, как у птицы туи. Я весь дрожал, будто не Хенаре, а меня обвинял Раупаха перед народом.

…Вождь вызвал из толпы пятерых подростков, которые учились у Хенаре, и стал задавать им вопросы:

— Скажите! Вы, будущие воины, скажите, не говорил ли вам пакеха, что гнусные рабы такие же люди, как ваши отцы и братья?

— Да, да… Он говорил нам, — хором ответили те.

Возгласы возмущения послышались из толпы. Раупаха поднял руку и продолжал:

— «Эх, эх… — огорченно думаете вы. — Как жаль, что хороший пакеха Хенаре утратил разум». «Эх, как жаль!..» — подумал сначала и я. Но потом я понял, что у него не безумие, нет! У него много тайных мыслей, и наша пословица о вьюнке, что всегда стелется где-то внизу, — о нем. — Раупаха задал второй вопрос оробевшим мальчикам: — Ответьте, не говорил ли вам пакеха Хенаре, что бывают хорошие и плохие ваикато, хорошие и плохие нгапухи, хорошие и плохие терарава, хорошие и плохие нгатипаоа?

— Да, вождь, он говорил нам так, — последовал дружный ответ.

Тогда Раупаха воздел руки к небу и воскликнул:

— О сыны и дочери славных воинов легендарного Хаовенуа! Вдумайтесь в эти слова. Чему учил наших детей сладкоголосый пакеха? Чтобы эти юноши, став воинами, бросались на своих врагов, протыкая копьями животы, дробя палицами черепа? Нет, нет, он хочет иного: пусть они, прежде чем убить ваикато или нгапуха на поле боя, долго-долго заглядывают ему в глаза, ощупывают и похлопывают его по спине, гадая, хороший он или плохой. Пусть враги, смеясь, нанижут наши уши на прутья. Вот чего хочет пакеха Хенаре!

Злой гул заглушил последние слова Раупахи.

Тот снова поднял руку:

— И еще говорил пакеха этим юношам, что нгати не должны больше мстить своим обидчикам. Надо простить их, да, простить и на зло ответить добром.

Он обвел слушателей сверлящим взглядом и, отыскав среди них Катау, соседку Генри, указал на нее пальцем.

— Ты, Катау, вдова бесстрашного Те Репо! Беги же домой, скорее, скорее!.. Собирай свои вещи, вырви кумару из ручонок ребенка и все-все отдай ваикато, убийцам твоего мужа. Торопись, Катау, торопись ответить добром на зло!

Истерический крик молодой женщины разнесся над площадью. Несколько человек вскочили, в гневе потрясая кулаками, и Раупаха не сразу восстановил тишину.

— Слушайте, чутко слушайте меня, люди, чьи предки приплыли на славной ладье «Таинуи». Пусть эти пятеро юношей сами скажут вам, что говорил им желтоволосый тохунга о своих сородичах — пакеха! Говори ты!

Раупаха ткнул пальцем в подростка, стоящего к нему ближе других. Запинаясь, тот стал вспоминать, как тохунга Хенаре внушал им, что нгати ничего не должны перенимать у пакеха — ни вооружения, ни одежды. Он добавил, что учитель говорил им о железе, приносящем только вред.

И тогда Раупаха завершил обвинительную речь:

— О люди племени нгати! По вашим глазам я вижу, что теперь и вы не сомневаетесь, зачем поселился среди нас этот хитрый пакеха. Ему ненавистны меткие ружья в руках наших воинов, он хотел бы, чтобы нгати шли под выстрелы с палками и камнями. Его терзает злость при мысли о теплых шерстяных одеялах, под которыми вы спите. Он с радостью утопил бы в море и бесценные железные топоры, и прочные крючки, и острые лопаты. «Эх, эх! — мечтает он. — Пусть нгати были бы безоружными, и нищими, и самыми слабыми, самыми голодными. Как хорошо!»