– Вчера вечером меня провожал. – Ольга открыла дверцу со своей стороны, помахала Григорию рукой. – А потом, наверное, решил навестить кого из старых знакомых. Он взрослый уже мальчик, мне не докладывает.

– Доброго утречка! – В кабину сунулась вихрастая Гринина голова. Сам он выглядел нормально. Особенно, если не знать, что этот Гриня пережил нынешней ночью. – Подбросите до Гремучего ручья?

– Садись уже, балабол! – строго велела Ольга и подвинулась, освобождая место. – Ну как, нашел кого из дружков? – спросила и посмотрела с особым, только ему одному понятным выражением. – А то я ночь не спала, волновалась, где ты шляешься.

– Да какие нынче дружки, тетя Оля?! – Григорий устроился на сидении, захлопнул дверцу. – Сами знаете, где сейчас все мои дружки.

– А ты почему не там? – мрачно поинтересовался Ефим.

– А то не видишь, почему! – Григорий похлопал себя по больной ноге. – Не взяли.

– Не взяли, значит…

– Как и тебя, – отрезала Ольга. Ни к чему им эти разговоры.

Дальше ехали в тишине, когда оказались у ворот, уже окончательно рассвело. Пропуска и кузов проверили быстро, никаких вопросов задавать не стали. Ольге показалось, что часовые чем-то сильно взволнованы. Если не сказать – напуганы. Но расспрашивать она ни о чем не стала. Сама разберется. Только для начала нужно найти Лизу, выяснить, что с ней, как девочка себя чувствует, и что такое с ней вчера приключилось.

Как только они оказались на территории усадьбы, у каждого нашлось свое неотложное дело. Ефим и Григорий отправились на хоздвор, Ольга вошла в дом. Фрау Ирму она нашла по запаху свежесваренного кофе. Старуха сидела на кухне, Фобос и Деймос лежали у ее ног. При появлении Ольги они лишь приподняли с лап головы, даже рыкнуть поленились.

– Доброе утро! – поздоровалась старуха и кивнула на одну из двух чашек. – Прошу вас, составьте мне компанию.

– Благодарю. – Ольга присела напротив.

В тусклом утреннем свете все в кухне казалось размытым, слегка нереальным, похожим на акварельный рисунок. И старуха не казалась больше старухой. Такие вот чудеса освещения. Или не освещения?..

– Что-то не так, фрау Хельга? – спросила она, делая маленький глоток из своей чашки. – Какие-то неприятности в этой вашей… деревне?

– Нет, нет, все хорошо. – Ольга тоже сделала глоток горячего, дурманно-горького кофе. – Позвольте сказать, вы замечательно выглядите, фрау Ирма.

– Разве? – старуха иронично приподняла бровь. – В моем возрасте слово «замечательно» звучит уже не как комплемент, а как насмешка.

– Я не хотела вас обидеть.

– Вы и не обидели. В чем-то вы даже правы. Это место влияет на меня самым удивительным образом, здесь какая-то особая атмосфера. Вы не находите? – Она посмотрела на Ольгу в упор.

– Да, это очень необычное место. – Ольга выдержала взгляд. Думать в этот момент она старалась о детстве, о том, как погожим июньским деньком собирала в лощине липовый цвет. Зимой Баба Гарпина заваривала из него вкуснейший чай. Это было хорошее время.

Старуха удовлетворенно кивнула, отвела взгляд. Заговорила она спустя минуту.

– Отто любит путешествовать. Места его привлекают такие… – Она прищелкнула пальцами. – С необычной историей и атмосферой. Места силы, если вы понимаете, о чем я.

Ольга кивнула, она понимала. Вероятно, Гремучую лощину тоже можно было назвать местом силы. Вот только она пока не разобралась, какова природа этой силы, светлая она или темная.

– Вот тут, – старуха постучала ногтем по столешнице, и псы вскинули головы, – тоже особое место. Вы не находите?

– Пожалуй. Определенно, это место с богатой историей.

– Расскажите, – велела старуха.

– Про что?

– Про историю этого места. Кто построил этот дом? В каком году? Что стало с хозяевами? Вы ведь наверняка должны это знать. Здесь ведь случилось какое-то несчастье? – В голосе старухи прозвучало жадное нетерпение.

– Увы, я знаю не больше остальных. – Ольга покачала головой. – Я была еще ребенком, когда в усадьбе случился пожар.

– Пожар?

– Горела часовня и, кажется, крыло дома.

– Почему они горели? Несчастный случай? – Старуха подалась вперед.

– Подожгли местные мужики. Был бунт. Знаете, в те времена случались крестьянские бунты. Редко, но все равно случались.

– И? Чем все закончилось? Что стало с хозяевами?

– Они погибли.

…Заскрипела, открываясь, дверка воспоминаний, а из-за дверки послышался прокуренный голос деда Антипа:

– Барина в тот же день подняли на вилы, а тело потом повесили на самом высоком дубе. Вы тот дуб, мелкотня, все видели. Вот на нижней ветке и повесили. И болтался он тама до тех пор, пока полицейские из города не приехали и не сняли. А жена евонная сгорела в пожаре. Живьем, говорят, в часовне сгорела. Сам-то я того не видел, но знал мужика, который специально дверь той часовни завалил, чтобы никто оттуда не сбег. А другой мужик, шальной был, без царя в голове, красного петуха и пустил. Плеснул керосину – и делов-то!

Как же страшно Ольге было слушать этот рассказ! Каким диким и неправильным он ей казался! Одного закололи, другую сожгли заживо! За что так с людьми?

Они с ребятами не единожды задавали деду Антипу этот вопрос, и всякий раз он, обычно болтливый без меры, отмалчивался, а если и отвечал, то коротко:

– Знать, было за что. Просто так у нас никто смертоубийство творить не станет. Знать, был на них какой-то страшный грех.

А у бабы Гарпины Ольга спрашивать не решалась, боялась рассердить. Эту страшную историю баба Гарпина вспоминать не любила, а за лишнее любопытство могла и полотенцем перетянуть. Лишь однажды сказала, не глядя в Ольгину сторону:

– Ты узнаешь. Придет время, все вспомнишь и сама будешь решать, грех то был или не грех, а я никому судьей быть не хочу, хватило мне…

Кажется, тогда первый и единственный раз Ольга увидела бабу Гарпину плачущей. Всего одна только слезинка скатилась по морщинистой щеке, а ей тоже хватило, чтобы запомнить на всю жизнь. Слезинку запомнила, а почти все, что бабушка рассказывала, забыла.

– …Как погибли? – прорвался сквозь воспоминания голос старухи.

– Хозяина усадьбы закололи, а его молодую жену сожгли заживо.

– За что же с ними так? Откуда такая нечеловеческая жестокость?

Нечеловеческая жестокость? И это говорит женщина, которая существует возле человека, которой распоряжался казнью ни в чем неповинных людей, который сам был палачом сотен, если не тысяч!

– Я не знаю, – сказала Ольга, возможно, излишне резко, потому что старуха покосилась на нее неодобрительно. – У нас не любят вспоминать ту историю, – добавила она уже мягче, извиняющимся тоном. – Очевидцы и участники событий молчали, ничего не рассказывали. А сейчас их уже и нет, этих очевидцев. Но с тех пор место это считается темным, проклятым.