бунтаря». На этой фотографии, широко известной на Западе, одинокий человек на площади преграждает путь танковой колонне во время кровопролитных событий 1989 года. Из 100 человек лишь 15 опознали фотографию, остальные интересовались, Косово это или Северная Корея. Пожалуй, цензуре удалось частично стереть народную память.

Большинство родителей тех студентов наверняка помнит, что произошло в 1989 году, но они не хотят отягощать детей этим знанием. Профессор Юха Вуори не видит в этом ничего удивительного: многие финские ветераны тоже не стремятся обременять детей и внуков рассказами о войне.

Кроме того, подобные знания могут быть опасны. «Неизвестный бунтарь» – хороший пример того, как китайская пропаганда умеет переворачивать вещи с ног на голову. Подчас китайцам пытаются «объяснить» смысл этого фото. Пропагандисты уверяют, что мужчина на изображении – одинокий сумасшедший, которого солдаты пожалели, остановив танки. По мнению Вуори, эта трактовка тоже в каком-то смысле верна, но на Западе считают, что этот человек в одиночку противостоит военной операции.

В целом китайцы плохо осведомлены о своей истории.

«Они догадываются, что не знают всей исторической правды, но понимают, что попытки выяснить ее могут оказаться чреваты», – говорит Вуори.

Компартия стремится к единой трактовке исторических событий, и если человек задает слишком много вопросов – например, в школе, или разыскивая информацию другими способами, – на пороге может внезапно появиться полиция.

В современных событиях среднестатистический китаец, особенно горожанин, ориентируется обычно неплохо. Если в соцсетях начинают обсуждать проблемы коррупции, мошенничества, загрязнения окружающей среды или выходки знаменитостей, шумиха поднимается большая. Даже если впоследствии цензоры удалят материалы из сети, слухи будут передаваться из уст в уста. В Китае, как и в других авторитарных государствах, граждане умеют распознавать пропаганду. Когда в 2012 году в Пекине из-за сильных дождей начались наводнения, местные СМИ писали о 79 погибших, и моя китайская подруга, рассказывая мне об этом, не преминула добавить: «Официально». О настоящем количестве жертв оставалось лишь гадать. Китайцы способны читать между строк и определять по помпезным речам и газетным сообщениям, кого из политиков ожидает взлет, а кого – падение.

Китайцам хорошо известно и о пропагандистском характере телевидения и печати. В Китае не скрывают, что приоритетная задача журналистов – быть ушами, глазами и рупором партии. Многие репортеры отправляются в народ, чтобы выяснить мнение людей о том или ином событии. После этого партии они демонстрируют правдивый отчет об услышанном, а гражданам – отредактированную версию.

Не все китайцы считают пропаганду злом. Есть для них в этом слове и положительный оттенок: пропаганда действует во имя общенационального блага. Хейкки Луостаринен в своей книге «Большой скачок китайских масс-медиа» пишет, что многие китайцы одобряют пропаганду как инструмент, хотя и не верят ей. То есть человек может знать о наличии в отечественных продуктах следов тяжелых металлов, но при этом считать, что СМИ должны превозносить качество китайской еды – для всеобщего блага.

Однако, согласно Луостаринену, китайцы не осознают, насколько вездесущи щупальца пропагандистской машины. Когда об одном и том же год за годом твердят в школе, в новостях, в искусстве, то эффект трудно переоценить. Я тоже это заметила: многие мои китайские друзья, к примеру, не сомневаются, что тибетским и уйгурским территориям их государство несет исключительно добро. Неважно, направлена ли пропаганда на сплочение народа или пытается оскорбить старых врагов – японцев, но в целом, стимулируя национальное самосознание, она работает.

Профессор Маргарет Робертс из университета Сан-Диего считает, что китайские власти не обязательно стремятся скрыть от граждан всю неудобную правду. Они смирились с тем, что самые активные правдоискатели так или иначе докопаются до сути. Государство сосредоточилось на том, чтобы цензура не пропускала самые существенные из текущих проблемных тем – и преуспело в этом. Как пишет Робертс в своей книге «Цензура: как запутать следы внутри Великого китайского файрволла» (Censored: Distraction and diversion inside China’s great firewall), лишь треть китайцев знает о существовании системы интернет-ограничений и только пять процентов пользуется VPN для ее обхода.

Что же известно китайцам о внешнем мире? Благодаря путешествиям, иностранной музыке, фильмам и телесериалам они знают о нас гораздо больше, чем мы о них. Китайцы слушают американскую попсу, следят за европейским футболом и смотрят «Карточный домик» онлайн. При этом многие считают этот сериал, без прикрас показывающий всю брутальность американской политики, реальным отражением западной демократии.

Одно из самых живучих заблуждений среди китайцев – что западные СМИ якобы создают искаженный образ Китая и делают это намеренно. Это одно из основных утверждений, вокруг которого строится пропаганда. Китайцы легко этому верят, потому что отечественные СМИ рассказывают о китайских и зарубежных достижениях в науке, технике и благосостоянии в основном в положительном ключе. А вот когда Китай с кем-то ссорится, тон меняется, и появляются материалы о смертности среди американских наркоманов и о симпатии японских политиков к военным преступникам.

Китайцы относятся к западной прессе так же, как и к своей, думая, что причина появления негативных материалов кроется в политическом давлении. Им трудно понять, что крупнейшие западные СМИ в массе своей не зависят от государства, не говоря уже о том, что одна из задач журналистики – рассказывать о проблемах собственной страны. К тому же утверждения китайцев о чрезмерной критике со стороны западных СМИ несколько преувеличены – по крайней мере если верить диссертации политолога Юкки Аукиа из университета Турку. При помощи компьютерной программы он проанализировал 1,5 миллиона новостей агентства «Рейтер» о Китае. Оказалось, что большинство из них написано в положительном ключе. Более тщательный анализ показал, что позитивными в основном были новости экономики и культуры, тогда как сообщения на тему политики фокусировались на негативе.

Разница в трактовках зачастую объясняется тем, что в авторитарном Китае и в демократических странах идеальную действительность люди представляют по-разному. Тот, кто вырос на Западе, по умолчанию считает лучшей политической системой демократию. Так же и многие китайцы относятся к своей системе как к основе своего мировоззрения, считая ее нормальной и разумной. Я столкнулась с этим, когда опрашивала людей о политике одного ребенка. Многие считали ее оправданной, несмотря на то, что люди из-за этого страдали. Китайцы видели в перенаселении причину нехватки всего – от продовольствия до мест в учебных заведениях, и понимали, что с этим нужно было что-то делать. Они на своем опыте знают, что это такое – слишком много людей. Я убеждала китайцев: вы – жертвы пропаганды, но в ответ на это они говорили, что я просто ничего не понимаю. Думаю, все мы были отчасти правы.

* * *

Китайская цензура может казаться нам чуждым и странным явлением, порой даже смешным. Но скоро нам всем станет не до смеха: отношение китайцев к границам дозволенного уже начинает влиять на жителей западных стран,