Он засмеялся. От его смеха меня пробил озноб.

– Дух? О нет, храбрый самурай! Такими, как я, становятся при жизни. Перерождаются, не умирая, в один малопрекрасный момент. Знаете, я ведь был самураем, как и вы! Потерял господина, скитался, голодал. А потом решил: зачем же голодать, носить обноски, соглашаться на любую работу за плошку риса? Зачем все это, если у меня есть сильные руки и горячее сердце? Так одним самураем стало меньше, а одним разбойником больше.

Я отпил воды. Полегчало, но не слишком. Беседа с людоедом, пусть даже он сам признался, что людоед, и заверил, что не опасен – сказать по правде, это пугало меня. Храбрый самурай? Моя храбрость сейчас подвергалась чрезмерному испытанию.

Вдобавок меня мучила непривычность ситуации. Нет, не встреча с людоедом, хотя вряд ли кто-нибудь назвал бы такую встречу привычной. Раньше мне приходилось докапываться самостоятельно, кто здесь мстительный дух, кто голодный, кто притворщик, скрывающий фуккацу, кто перерожденец, а все только и делали, что мешали мне узнать правду. Здесь же от меня не требовалось ровным счетом ничего – признание без допроса, ответы без вопросов. Вся моя натура дознавателя протестовала: казалось, за меня кусают и жуют, а мне предлагается только глотать и просить добавки.

– Вы поделитесь с нами вашей бедой? – мягко спросил старый монах.

Благообразное лицо отшельника затвердело. У рта обозначились жесткие складки, взгляд сверкнул огнем. Вне сомнений, этот человек был и самураем, и разбойником.

– Да, Иссэн-сан.

Он встал, шагнул к старику, но увидел, как напрягся Широно у дверей, и отступил назад.

– Расскажу. Уверен, вы не так просто ступили на порог моей хижины. Боюсь верить, что судьба посылает мне луч надежды, и все-таки верю. Слушайте, это короткая история.

О, Кимифуса умел рассказывать! Как живого, я видел разбойника, грозного и беспощадного, не брезгующего самой жалкой добычей. Я видел его жертвы: стеная, они шли дальше, лишенные последнего скарба. Я слышал громовой хохот, мольбы о пощаде; слышал проклятия, когда несчастные отходили на достаточное расстояние.

– Однажды мне встретился старый монах. Не такой старый, как вы, почтенный Иссэн, но вряд ли намного моложе вас. У него с собой ничего не было, кроме посоха, одежды, которая на нем, и полотняной котомки. В котомке я нашел связку медяков – видимо, подаяние – и горстку квашеных слив…

Упоминание о квашеных сливах заставило меня вздрогнуть. Храм, сливы, голодный дух старухи Котонэ, хитрости, с помощью которых она пыталась утаить свое посмертное имя – все это предстало передо мной как наяву. Опять сливы? Наверное, это неспроста.

– Медяки я забрал. Сливы хотел оставить – монах уверял, что идти ему далеко, а это его единственное пропитание, пока он не попадет в людные места. Он был готов поделиться, предлагая мне половину своих скудных припасов. Но вы даже не представляете, как мне внезапно захотелось квашеных слив! Это желание захватило меня целиком…

Да, я видел и слышал. Видел, как разбойник жадно поедает сливы, оставив монаху разве что бесполезные косточки. Слышал упрек монаха, с каким он обратился к Кимифусе. Слышал крики боли и звуки ударов – в ответ Кимифуса избил монаха до полусмерти и бросил окровавленного на горной тропе.

– Той же ночью я превратился в дзикининки. Для этого мне не понадобилось умереть, перерождение случилось при жизни. Но мучения были таковы, что уж лучше я бы тридцать раз умер. К утру я снова принял прежний облик и решил, что все обошлось. Не обошлось – с закатом меня стал мучить голод. Мой вид ужасно изменился, разум померк. Ноги сами понесли меня на ближайшее кладбище. О том, что случилось дальше, я не стану рассказывать. Вы, Иссэн-сан, и сами все понимаете, раз сказали: «Дзикининки едят только мертвечину…»

Невозможное дело: слеза покатилась по щеке отшельника.

– С тех пор ночами я рыщу в поисках пищи, – он сердито смахнул слезу тыльной стороной ладони. – Вид мой отвратителен, действия заслуживают осуждения. Теперь вы понимаете, почему я не могу предоставить вам ночлег?

Я кивнул. Я бы и сам не остался здесь ночевать за все сокровища мира!

– Вряд ли я нападу на вас. Живые меня не интересуют. Но я не хочу, чтобы вы видели меня таким.

– Я слыхал, – заметил настоятель, – что дзикининки испытывают отвращение к тому, что делают. К тому, что служит им пищей, к самой трапезе…

Смех Кимифусы был страшен.

– Отвращение? Это слово не описывает и десятой доли того, что испытываю я, пожирая мертвецов. Будь они свежие или разложившиеся, каких я добываю, разрывая могилы – я рыдаю, насыщаясь. Кричу, стенаю, вою волком. И не могу остановиться, прекратить эту пытку – что-то во мне ненасытно, оно требует продолжать. Есть падаль и мучиться, мучиться и есть – такова моя судьба, почтенный Иссэн-сан.

Старик отпил из чашки.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – спросил он.

Глаза Кимифусы вспыхнули безумной надеждой:

– Да, святой монах. Говорят, молитва человека, подобного вам, может избавить меня от гнусной участи и позволить спокойно умереть. Помолитесь за меня, Иссэн-сан! Помолитесь от всей души! Если, конечно, вам не претит молиться за разбойника и людоеда.

Старик сделал еще глоток.

– Я непременно стану молиться за вас. За вас и ваше прощение. Кто бы вас ни наказал за грехи, я буду умолять его о милосердии. Но прошу меня простить за то, что я сделаю это на обратном пути. Если вы не в состоянии предоставить нам ночлег, нам следует до наступления ночи явиться в деревню. Мы и так, даже поспешив, попадем туда ближе к закату. В горах легко заблудиться, нам пора в дорогу.

Третий глоток. Последний.

– Возвращаясь, Кимифуса-сан, мы не пройдем мимо вашей хижины. Верьте мне! Теперь я знаю, что искать. Опять же, я сумею подготовиться к молитве, очистить сердце и разум. Признаюсь, после вашей истории я полон возбуждения и тяжких размышлений. Они могут стать грузом для молитвы, не позволив ей взлететь. Мне нужно время, дорога предоставит мне его. Вы не покажете нам кратчайший путь к деревне Макацу?

Отшельник кивнул.

– Может быть, – настаивал монах, что было совсем не похоже на обычную деликатность старика, – вы даже проводите нас до деревни?

– Все возможно, – ответил Кимифуса с каменным, ничего не выражающим лицом. – Если это случится, боюсь, вам это не понравится.

Провожать нас он не пошел.

4

«Убейте сейчас же!»

До деревни мы добрались неожиданно быстро.

Большую часть дороги мне пришлось вести мерина под уздцы. Тем не менее солнце еще не село, когда мы подошли к внешней ограде селения, составленной из щелястых столбов и жердей. Кимифуса и впрямь указал нам самый короткий путь.

Ограду никто не охранял. Проход оставался свободным, мы без помех вошли на территорию деревни и двинулись вперед. На нас глазели: чужаки здесь были в диковинку. Да еще такие, как мы: молодой самурай, идущий пешком рядом с гнедым мерином, и верзила в рыбьей маске, несущий за спиной старого монаха.