– Да так…

– Что-то случилось?

– Ничего… почти ничего…

– Ты где ее поставил?

Они спустились на улицу, она шла впереди, он плелся следом, точно осужденный на казнь. Увидев машину, Брижит остолбенела. «Это же пустяки, – лепетал Жан-Мишель, – замазать ничего не стоит». При других обстоятельствах инцидент, вероятно, не показался бы таким уж страшным, но с учетом общей напряженности в их отношениях Брижит восприняла это как символ. Она решилась доверить ему свой автомобиль, и вот результат – две царапины на крыле! Она взирала на них так, словно это были раны на ее собственном сердце. И внезапно почувствовала себя смертельно уставшей: нет, хватит с нее такой любви!

– Ну, всё! Я думаю, нам лучше расстаться.

– Что-о-о?! Ты же не собираешься бросить меня из-за какой-то царапины!

– Из-за двух царапин.

– Не важно. Из-за этого люди не расстаются.

– Я расстаюсь с тобой потому, что больше тебя не люблю.

– А если бы я поехал на поезде, мы все еще были бы вместе?

– …

Проведя накануне вечер с Матильдой, Руш убедился в том, что любит Брижит; увы, теперь было уже поздно. У нее накопилось слишком много обид на него. И сейчас наступили последние часы их романа. Жан-Мишель еще цеплялся за иллюзию, что все образуется, но взгляд Брижит не оставлял никаких сомнений: мольбы бесполезны, приговор обжалованию не подлежит, все кончено. Руш ощутил жгучую боль в груди, и это его удивило. Он и не подозревал, что его сердце, иссохшее от жизненных тягот, еще способно кровоточить.

22

Выслушав рассказ Руша, Маруту подтвердил, что человеку и впрямь трудно смириться с такой причиной для разрыва. Однако журналист сам же начал оправдывать Брижит, вспоминая, что она буквально спасла ему жизнь в тот момент, когда он был на краю гибели. И потому не имеет права сердиться на нее. После этого заявления они выпили еще по бокалу виски и завели речь о Пике.

– Итак, вы провели расследование этой истории? – спросил Маруту.

– Да.

– И вы думаете, что автор этой книги не он?

– Я не думаю, а знаю! – подтвердил Руш, понизив голос, словно раскрыл государственный заговор, угрожающий гибелью мировому геополитическому порядку.

Праздничная атмосфера вечера производила обратный эффект на обоих мужчин, бессильно обмякших в своих креслах: чем больше веселились гости, тем печальнее выглядели они сами. Бывают такие моменты, когда радость окружающих только усугубляет ваше уныние. Проходившая мимо женщина бросила им:

– Вы мне напоминаете Вуди Аллена и Мартина Ландау в финале «Преступлений и проступков»!

– Благодарствуйте! – ответил Руш, не зная, стоит ли расценивать ее слова как комплимент. Он совершенно не помнил этот фильм. А Маруту был уверен, что не смотрел его; ему всегда больше нравилось читать, а не ходить в кино. Но разве это еще важно – что ему нравилось, а что нет? Теперь все книги, которые он читал, любил, продвигал, свелись к нагромождению бессмысленных слов, и от красоты мира на его долю уже ничего не осталось. Да и сама жизнь вдруг обернулась в его глазах каким-то нелепым фарсом.

– Пойду-ка я принесу нам еще виски, – сказал Руш.

– Прекрасная мысль, – ответил его новый знакомый, еле слыша собственный голос. Маруту чувствовал внутри какую-то беспорядочную вибрацию, в голове у него стоял гул, мешавший различать все, что не имело отношения к его мыслям. Как раз в этот момент Оливье Нора, генеральный директор издательства «Грассе», произносил краткую речь, благодаря за работу своих сотрудников, и особенно Дельфину Десперо. Маруту узнал молодую издательницу, она оказалась в центре внимания собравшихся, все взгляды были устремлены только на нее. Дельфина выглядела взволнованной; похоже, она впервые утратила присутствие духа, и это делало ее более человечной и трогательной. Директор попросил ее сказать несколько слов. Дельфина наверняка заранее готовилась к этому, но теперь говорила неуверенно, слегка запинаясь. Гости слушали ее, затаив дыхание. Здесь были и родители девушки, и, конечно, Фредерик, с его лица не сходила сияющая улыбка. Словом, на этом литературном торжестве не хватало только представителя семьи автора. Жозефина, которой была предназначена эта роль, так и не появилась. Тщетно ее разыскивали, она исчезла.

Из своего дальнего угла Маруту наблюдал за этим действом, хотя перед глазами у него все плыло. Дельфина казалась ему робким подростком, затерянным в просторном женском наряде. Внезапно он встал и направился к ней, пошатываясь на ходу. Руш спросил, куда он идет, но Маруту его даже не услышал. Кое-кто удивленно смотрел на человека, властно раздвигавшего толпу; подойдя к Дельфине, он вырвал у нее микрофон и объявил: «Ну, хватит болтовни! Вы ведь все прекрасно знаете, что Пик не писал этот роман!»

1

На следующий же день пресса растиражировала это скандальное происшествие; попало оно и в соцсети. Любители заговоров любого калибра тут же подхватили и стали обсуждать эту новость. Еще бы: кого не соблазнит такая возможность – подвергнуть сомнению официальную версию! Директор издательства «Грассе» счел, что небольшая полемика отнюдь не помешает дальнейшему успеху книги, однако категорически опроверг гипотезу о том, что «Последние часы любовного романа» были созданы другим автором. Романист Фредерик Бегбедер, воспользовавшись ситуацией, объявил в своем «Твиттере»: «Пик – это я!» А почему бы и нет, ведь книгу выпустило его издательство. Кроме того, Бегбедер был известен как эксперт по России (там даже происходит действие одного из его романов)[52] и, уж конечно, как знаток Пушкина. Словом, такая версия выглядела вполне убедительной. В течение нескольких дней журналисты бегали за ним по пятам, и он не упустил случая объявить им о скором выходе своего нового романа. С точки зрения маркетинга это был гениальный ход. Таким образом, никто уже не мог пройти мимо его новой книжки, особенно с учетом ее названия: «Дружба тоже живет три года»[53].

Разумеется, Бегбедер не был автором романа Пика. И ничто не подтверждало сенсационного заявления, которое Маруту огласил с таким злорадством в самом разгаре торжества. Поговаривали, что он был мертвецки пьян и действовал по указке журналиста Жан-Мишеля Руша. Поэтому лихорадочный интерес общественности обратился на этого последнего. Прошел слух, что он знает истинную подоплеку дела. Но Руш категорически отвергал все просьбы объяснить свое отношение к этой истории. Какая ирония судьбы: быть самым жалким отщепенцем литературного Парижа и вдруг стать предметом всеобщего внимания! Люди, которые еще недавно даже не отвечали на его звонки, внезапно, как по волшебству, возымели желание пообщаться с ним. Однако радость первых мгновений славы быстро перешла в отвращение к этому маскараду. Руш принял твердое решение: никому ни слова. У него было письмо Пика – вероятно, единственное, написанное этим человеком, – и он не собирался преподнести его на блюдечке всем этим шавкам.