Возле колокольни царило необычное для этих мест возбуждение. Члены общины, спокойные и доброжелательные в естественной обстановке, сейчас напомнили Саше ее соотечественников на каком-нибудь митинге девяностых годов. Мужчины, женщины и даже дети кричали, ругались и махали кулаками. В руках у некоторых были инструменты — топоры, пилы, лопаты, от этого картина была еще ужаснее. Наверное, подумалось Саше, так начинались все народные бунты. Интересно, что скажет им Николай? Поведет напролом? А ведь такое количество людей вполне могут справиться и с бульдозерами, и уж тем более с бульдозеристами.

Но Ершов не повел общину в бой, под гусеницы громадных машин. Он вышел к людям и сразу нашел нужные слова, от которых они сразу притихли и успокоились. Между прочим, он призвал мужчин продолжать работы, сообщил, что собирается отправиться в город — к высокому начальству, чтобы разобраться в ситуации, а женщин… попросил отправиться туда, где машины вгрызались в грунт.

— Я думаю, — сказал он мягко, но решительно, — вы сможете убедить этих ни в чем не повинных людей на время прекратить варварство. Постарайтесь доказать им, что задание, которое они выполняют, дано им по недоразумению. Расскажите им об истории этого места, о том, что сейчас это единственный зеленый оазис возле города. В общем, девочки, не мне вас учить. Только прошу вас, не махайте кулаками так, как вы это проделывали минуту назад.

Женщины невесело рассмеялись, но в глазах их сверкала решительность. Да, сейчас они были готовы убедить кого угодно и в чем угодно. Саша некстати подумала, что если бы их руководитель сейчас отдал иной приказ, например, лечь под гусеницы бульдозеров, они бы сделали это, не задумываясь. «Занятно, — думала она. — Ничего в нем особенного нет. И слова он говорил самые обычные, не заботясь о красноречии. Но почему-то его слушают, верят ему. Дар убеждать людей редок. Но Ершов им обладает в высшей степени».

— Как вам это удается? — спросила она, когда Николай, озабоченный, подошел к ней.

— Что именно? — удивился он ее вопросу.

— Останавливать смуту.

— Не знаю, — пожал он плечами. — По-моему это нетрудно. Главное — самому верить в то, о чем просишь людей. Вы собирались сегодня в город снова искать Брыкина. Я могу вас подвезти.

— Спасибо, — сказала Саша. — Только я теперь и не знаю, где его искать. Дома его нет, здесь он не объявляется. Я уже стала думать о чем-то… нехорошем. Вдруг он все-таки встретился с тем человеком, о котором говорил, получил документы, а его…

— Знаете что, Александра, — поколебавшись, произнес Ершов. — Я, пожалуй, дам вам один адресок. Или так — мы вместе туда съездим. Если Аркаши и там нет, то его нет вообще в Новоладожске. Может быть, он уехал в Питер. А может быть, не дай Бог, случилось, действительно, то, о чем вы думаете. Но по адресу съездить надо. Это недалеко от центра, полчаса положения не спасут, встречусь с мэром позже.

— А вы не хотите привлечь к делу новоладожского настоятеля? — спросила она. — Ведь мэр наверняка не сможет его проигнорировать.

— Если у меня совсем ничего не получится, то обязательно, — серьезно ответил Николай. — Но я не привык перекладывать на плечи других то, что могу сделать сам.

Две недели в Санкт-Петербурге пролетели незаметно. В первой половине дня они обычно ходили в какой-нибудь музей, а во второй — садились на велосипеды, которые Бьерн купил сразу же по прибытии в город, считая, что многие достопримечательности Питера стоит осматривать, крутя педали, а не ходя пешком или выглядывая из окна комфортабельного автобуса. Потому что в пешей прогулке многого не увидишь, а из автобуса любоваться городом — все равно что телевизор смотреть. Уже на третий день Фанни перестала возмущаться мусором на тротуарах, пьяными людьми у ларьков и нищими в подземных переходах. А на седьмой слово «ужасно» почти исчезло из ее лексикона. Зато словарь ее пополнился многими выразительными словами и оборотами. В основном, звучавшими по утрам из уст соседа на кухне. Лишь с двумя вещами не смогла смириться девушка — с грязью на лестничной площадке и информационными программами по телевидению. С первым она справилась достаточно простым способом — каждое утро брала ведро, тряпку и швабру, но Бьерн выхватывал все это у нее и сам мыл лестницу. Со второй проблемой справиться было труднее — телевизионщики по-прежнему выдавали негативную информацию с большим удовольствием и даже сладострастием, нежели позитивную.

— А зачем ты вообще все это смотришь? — удивлялся Бьерн, когда Фанни с каким-то маниакальным упорством каждый вечер садилась рядом с дедушкой и бабушкой перед экраном старенького телевизора.

— Я не понимаю, как можно жить без информации, — отвечала его подруга. — Но, к сожалению, русское телевидение отбирает и освещает события своеобразно. Вот посмотри: сегодня в вечерних петербургских новостях почти три минуты говорили о том, что у какого-то чиновника украли машину. Ты говорил, что в России автомобильные кражи — достаточно распространенное явление. В чем же тут новость? А вот про то, что в твой любимый городок Новоладожск скоро должна приехать комиссия из нашей экологической ассоциации, потому что там что-то не в порядке с химическим комбинатом, не сообщают. А ведь если там что-то не в порядке, значит, и здоровье петербуржцев под угрозой. И они должны об этом знать, требовать ответа от руководителей производства. Сегодня мы были на прекрасном концерте русской народной музыки в Михайловском саду. Но об этом в передаче не сказано почему-то ни слова. Зато слишком много говорят об артистке, которая уже давно не выступает: где нынче отдыхает, с кем встречается. Откуда такое внимание к частным лицам? Я не понимаю.

— И не поймешь, — усмехался Бьерн. — У нас умные люди вообще телевизор не смотрят.

— У вас? — улыбнулась Фанни.

Бьерн хлопнул себя по лбу.

— Стоит мне приехать в Россию, как я начинаю считать себя ее гражданином. Наверное, русский ген более силен, чем шведский, — засмеялся он.

В один из вечеров за просмотром передач он удивленно воззрился на Фанни и увеличил громкость телевизора.

— Все-таки телевизионщики услышали твои пожелания! — воскликнул он. — Вот тебе и про новоладожский комбинат, и про комиссию, и про чертовщину какую-то… Интересно, они про синие лица сами для пущего ужаса придумали или все-таки это правда?

— Разве в таких программах можно придумывать? — наивным тоном произнесла Фанни.

— Тебе известна русская поговорка: «Ради красного словца не пожалеют и отца»? — вместо ответа спросил Бьерн.

— У меня по русским поговоркам не лучший балл, — нахмурилась Фанни. — Может быть, потому, что здесь требуется хорошее знание русской психологии. А в ней я пока слабо разбираюсь. Но вот в чем я уверена точно: мы должны срочно ехать в этот городок.

— Почему срочно? — удивился Бьерн. — Мы еще в Царском Селе не были, и в Павловске тоже.

— Это подождет, — безапелляционно заявила Фанни. — А вот комиссия ждать не будет.