В дверь постучали, Антон встал с постели.

—Гутен морген! Обслуживание номеров. Смуглая дама в форменном темно-синем костюме вместе с приветливой улыбкой внесла в комнату небольшой поднос с изящным кофейником и двумя накрытыми тарелками. На подносе также уместились баночки с джемом, столовые приборы и вазочка с полевым цветком желтого цвета.

Заметив недоумение на заспанном лице закутанного в одеяло Антона, дама быстро объяснила:

—Фройляйн заказала это специально для вас. Блондинка, в черном платье.

—Данке шон…

—Битте шон! Ауфидерзейн.

—А… Yes… Bye.

Антон жевал круассан, запивая его кофе, и вслух благодарил заботливую девушку.

—Молодец, Рита. Прямо, как наша. Не иначе в роду были русские.

Где-то в районе платяного шкафа зазвонил мобильный. Антон не без труда отыскал его в кармане пиджака.

—Ральф, привет! Как дела? У меня все хорошо, даже более того. Ты представляешь, она попросила принести мне в номер…

—Антон,— голос Ральфа показался чужим.— Антон, слушай меня внимательно. Твою записную книжку украли. А сегодня утром мы с отцом обнаружили, что из нашего дома пропал оригинал письма дяди из России.

Русские штурмовики ушли на юг, оставив после себя огонь, дым и разбитую технику. Пока Ральф Мюллер решал, что делать дальше, со стороны Жиздры показались несколько автомашин, в том числе один грузовик, скорее всего, чешского производства с красным крестом на брезенте.

Впереди ехал четырехместный «Фольксваген». Эти скоростные короткобазные машины отлично справлялись с бездорожьем и часто использовались в люфтваффе для транспортировки сбитых в бою или совершивших вынужденную посадку пилотов. Поравнявшись с Ральфом, машина остановилась.

—Кто-нибудь выжил, обершарфюрер?— спросил у Ральфа немолодой лейтенант вермахта, сидящий рядом с водителем.

—Не знаю. Все закончилось три минуты назад.

—Садитесь, поедем с нами. Возможно, понадобится ваша помощь.

—Конечно, поехали.

Вскоре их взору открылась картина, от которой у Ральфа кровь застыла в жилах. Повсюду были разбросаны еще горящие части автомобилей. Воронки дымились, а открывшаяся после взрыва земля на их краях отчего-то была ярко-желтого цвета. В искореженных кабинах, около уничтоженных снарядами машин, в воронках, на снегу,— повсюду лежали изувеченные человеческие останки.

Откуда-то слева, из-за грузовика, который пострадал меньше остальных, доносился слабый стон. Санитары, приехавшие на «татре» с красным крестом, пошли на эти звуки, которые повторялись с равными интервалами, отчего слушать их было просто невыносимо. Ральф механически двинулся следом.

Упершись головой в подножку, сидя на окровавленном снегу, доживал свои последние минуты водитель, который согласился доставить Мюллера до поворота на Жиздру.

—Господи, когда же все это прекратится…— вздохнул кто-то.

Ральф обернулся, и у него потемнело в глазах. Зато собственные раны вдруг перестали беспокоить, будто он принял «лошадиную» дозу обезболивающего. Ральф отвернулся и пошел прочь, невольно успев подслушать разговор санитаров.

—Хорст, мы когда ожидаем санитарный поезд?

—А что ты у меня спрашиваешь? Ты ведь сам говорил, послезавтра.

—А… ну, да, конечно, послезавтра.

—Этот бедолага все равно не дотянет. Ноги как бритвой срезало.

—Конечно, посмотри сюда, снаряд угодил прямо в капот, машина пополам развалилась.

Санитары продолжали тихо переговариваться, переходя от раненого к раненому и облегчая им страдания притупляющей боль инъекцией.

Лейтенант закурил, предложил сигарету Ральфу, но тот вежливо отказался.

—Господин лейтенант, господин лейтенант!— водитель «фольксвагена» звал начальника, отчаянно жестикулируя.

Они пошли на его зов и на некотором расстоянии от места уничтожения колонны, там, где дорога слегка изгибается, увидели то, что осталось от армейского бронетранспортера. Им показалось, возле машины что-то шевельнулось. Когда же они наконец достигли места трагедии, то увидели обожженное и изрешеченное осколками тело умирающего человека. Его била мелкая дрожь.

Подойдя ближе, Мюллер вздрогнул и отпрянул, узнав того, кто ударил его ножом в лесу возле Хизны. Вдруг этот человек открыл глаза, посмотрел на него и отчетливо прохрипел:

—Не повезло…

Погибших погрузили в санитарную машину. Ральф помогал перетаскивать тела Хартмана, Пауля и несколько фрагментов, которые раньше составляли единое целое — майора, а, на самом деле, штурмбанфюрера СС фон Заукера.

Когда мрачная работа была закончена, лейтенант предложил подвезти Ральфа до Жиздры. Ехали молча, беспрепятственно преодолевая все посты, на которых окоченевшие солдаты пытались хоть как-то согреться с помощью неуклюжих движений. Некоторые были перевязаны шерстяными платками, отчего издали походили на вооруженных карабинами русских бабушек.

Санитарный грузовик повернул налево у первого блокпоста, устроенного у въезда в город. Дорога до центра Жиздры, где располагалась комендатура и штабные подразделения 2-й армии, заняла больше часа, поскольку дорога была расчищена от снега таким образом, что две машины не могли разъехаться. «Фольксваген» то и дело останавливался, пропуская грузовики с солдатами, бронетранспортеры и самоходные орудия.

Поблагодарив лейтенанта, Мюллер сделал вид, будто направляется к зданию, подле которого дежурил часовой с автоматом в форме войск СС. Но как только «фольксваген» скрылся из виду, Ральф остановился, присел на занесенную снегом скамейку и задумался. Было холодно, но немного передохнуть и привести мысли в порядок не помешало бы.

Его преследователи погибли. Странно, но он не испытывал особой радости от этого. Да и как можно радоваться после того, как на твоих глазах два десятка людей разорвало на куски? Ему, безусловно, повезло. Но что значило везенье? Зачем небеса вновь сохранили ему жизнь, помогли выпутаться из непростой ситуации?

Ральф чувствовал дьявольскую усталость. Правда, на этот раз страдало не измученное испытаниями тело — душа болела, корчилась, будто отравленная ядом. Ральф рассудил, что нет противоядия, которое могло бы победить эту боль.

Ефрейтор Мюллер не был рожден для войны. Из него мог бы выйти не самый плохой школьный учитель, получи он необходимое образование, или, на худой конец, шофер почтового фургона. Но только не солдат. Еще в Хизне, во время первой перестрелки у пилорамы, и после, когда они с Зигфридом побывали в бою с партизанами, Ральф не мог отделаться от отвращения при одной только мысли о том, что он кого-то лишил жизни. Всякий раз он думал, как убитого им человека оплакивают родные, живо представлял себе всю последовательность печальных траурных церемоний, отчего терял сон, аппетит, замыкался в себе и от этого страдал еще сильнее.