Майлс вышел в салон, взял круглый стол, покрытый бархатной скатертью, и внес его в кабинет. Трейси выбрала самый твердый из четырех стульев и последовала за ним. Он поставил стол на пустое место с выражением сердитого нетерпения на лице, а Трейси придвинула стул. Собрав побольше бумаг и рисунков из-под длинного стола, девушка села спиной к Майлсу и принялась за работу. Она изо всех сил старалась дышать не слишком громко и заставляла себя думать только о турецких мозаиках.

Так они проработали в абсолютном молчании несколько часов. Наконец Майлс Рэдберн отложил в сторону книгу и начал что-то быстро писать. В шестом часу он собрал несколько исписанных листков бумаги и принес их Трейси.

– Надеюсь, вы умеете печатать? – осведомился художник. – В этом случае вам удастся доказать свою полезность и перепечатать для меня это, когда у вас будет время. Там в углу стоит пишущая машинка… с английским шрифтом. Должен признаться: вы вызвали у меня чувство вины в отношении текстовой части рукописи. Если вы собираетесь по-настоящему обосноваться во «Взгляде», вам нужно доказать, что здесь вы проводили время не зря.

Трейси была несказанно удивлена.

– Я перепечатаю их прямо сейчас, – кивнула она и всмотрелась в его почерк, чтобы быть уверенной, что разберет его. Извилистый почерк Майлса Рэдберна был, впрочем, ей знаком. Она вспомнила, что уже видела его тогда, в гостинице.

– А я сейчас сделаю перерыв, – сообщил Майлс. – Хочу как следует прогуляться перед ужином у Сильваны.

Он на мгновение остановился у ее стула, как будто ожидая, что она посмотрит на него. Трейси вспомнила, что Майлс с неохотой оставлял ее одну в кабинете.

– Хотите, чтобы я тоже прервалась? – спросила она.

– В этом нет необходимости, если хотите еще поработать, – покачал головой Рэдберн, достал из кармана ключ и положил на стол перед Трейси. – Я нашел второй ключ от этой комнаты. Можете взять его себе, если хотите. Когда будете уходить, закройте балконную дверь и заприте входную. Тогда никто не сможет уничтожить результаты вашего труда.

Трейси посмотрела на него удивленно. Майлс Рэдберн явно изменил свое отношение к ней, ее опять кольнуло чувство вины.

– Что вы имели в виду, когда говорили о полтергейсте? Кто, по-вашему, сделал это?

– Полтергейст столь же подходящее слово для определения злого шутника, как и все остальные. Может, теперь проделки закончатся. Я не понимаю, почему кто-то старается запугать вас и заставить уехать. Впрочем давайте забудем об этом. Скорее всего это на самом деле безвредные, хотя и злые шутки.

Трейси удивилась, вспомнив, как и Майлс, и Нарсэл говорили о том, что Анабель сильно запугали и довели до отчаяния. К тому же он не знал о существовании причины, по которой кто-то мог хотеть заставить ее уехать…

Майлс вышел из кабинета, оставив ее печатать и размышлять о его неожиданно вспыхнувшей доброте и участии к ней. Он, похоже, искренне беспокоился о ее будущем во «Взгляде» и даже старался помочь ей в то время, как она только и делала, что строила против него козни и обманывала. Когда Майлс Рэдберн узнает всю правду, его гнев будет неудержим. Намеки Нарсэл на то, что она влюбилась в Рэдберна, вызывали у нее только смех, но, тем не менее, Трейси обнаружила, что может пока не обращать внимания на гнев Майлса Рэдберна. Она уже сталкивалась с тяжелыми сторонами его характера, однако перенести его презрение она будет не в силах. Трейси отвергла эту мысль с отвращением и сама же удивилась: а что это я?.. Разве мне это не все равно?

После его ухода Трейси закрыла двери на балкон на защелку. Она перепечатывала страницы, написанные Рэдберном, и время от времени с беспокойством поглядывала на открытую входную дверь. Однажды она перестала печатать на несколько секунд, и ей показалось, что в салоне слышатся тихие шаги. Трейси быстро подошла к двери и выглянула из кабинета, но никого не увидела.

Наконец Трейси закончила печатать и вернулась к себе. Она была рада компании Ясемин, которая юркнула в комнату. Трейси знала теперь, что всем обитателям дома, за исключением Майлса, известно, кто она такая, и поэтому чувствовала себя намного более одинокой, чем раньше, и вдвойне более уязвимой. У любого обитателя дома могла возникнуть мысль, что Трейси Хаббард приехала сюда только потому, что Анабель что-то ей рассказала, что она идет по каком-то горячему следу. Они не могли знать, как мало информации сообщила ей Анабель, чтобы попытаться во всем разобраться. Только упоминание о черном янтаре, какой-то тайне и полный отчаяния крик Анабель. «Я не хочу умирать!» – крикнула она в трубку… и отправилась на Босфор в лодке, зная, что не справится с течением.

К этому времени Ясемин уже привыкла к ней. Она позволяла гладить и ласкать себя и в конце концов устроилась подремать на коленях у Трейси, как бы предлагая вариант дружбы. Они тихо сидели вдвоем до тех пор, пока Халида не принесла поднос с ужином и запиской от Нарсэл.

Нарсэл писала, что Мюрат заработался допоздна в своей лаборатории и будет ужинать там. Поэтому она предложила Трейси поужинать пораньше в своей комнате. В девять часов начнется званый ужин у Сильваны, и слуги будут заняты. Нарсэл поговорила с братом, и он согласился встретиться с Трейси в полдевятого. Она должна будет прийти в жилые помещения, которые разделяли брат и сестра Эримы. Он будет ждать ее там.

Трейси была рада, что не увидит за ужином доктора Эрима. Так что теперь на какое-то время ей необходимо прогнать страх перед этой встречей и найти способ как-то скоротать время.

Они с Ясемин вновь поужинали вместе. После ужина Трейси взяла одну из книг, которые прислал Майлс, и принялась читать об Оттоманской империи, о легендах и скандалах, которыми были наполнены те дни. Ей на глаза попалась довольно неприятная история, которую Нарсэл рассказала во время первой переправы через Босфор на пароме: о женщинах из гарема, которых топили в Босфоре у Сераглио, когда они надоедали или попадали в немилость к правящему султану. В истории остался один султан, который отличился, полностью обновив таким способом свой гарем. Он приказал зашить сто наложниц в мешки, привязать к мешкам камни и кинуть женщин в Босфор. Позже какой-то ныряльщик нашел в том месте трупы ста женщин, словно стоящих на дне в облепивших их тела мешках. Колыхались их длинные волосы, казалось, они танцевали какой-то жуткий танец.

Этот рассказ подействовал на Трейси ужасно, и она задрожала от страха в комнате, окна которой выходили на Босфор. Когда стемнело, девушка вновь вышла на балкон, чтобы полюбоваться ночным пейзажем. Она напомнила себе, что времена Оттоманской Порты давно прошли и что Стамбул сейчас не более опасный и неприятный город, чем любой другой из известных ей.

По темным водам скользили рыбацкие лодки, светились огни, которые, по рассказам Нарсэл, должны были привлечь рыбу. Над водой отчетливо разносились голоса, время от времени к ночным звукам прибавлялся гудок парохода. На противоположном берегу темнели башни одинокой громады Румели Хизара на фоне вечернего неба.

Трейси не покидали мысли об Анабель, хотя она и понимала, что лучше бы ей сейчас хотя бы на время забыть о ней.