Второй настораживающей тенденцией, по мнению Фреда, было увеличение числа комментариев к его постам. Теперь, стоило ему выложить новый текст, как на него обрушивался поток сообщений. А поскольку Майспейс информировал его о количестве посетителей в день и в неделю, он с ужасом наблюдал за непрерывным ростом этих цифр. Одновременно перед ним вставал щекотливый вопрос: следует ли благодарить тех, кто хвалит его посты? Он попросил совета у Водяной Лилии, и она объяснила ему, что да, он должен говорить им спасибо – нельзя обижать своих читателей. Но поскольку Фред как раз не хотел обзаводиться читателями, он сделал из ее совета вывод, что нужно сидеть тихо и никогда не отвечать на сообщения “Других”[12].

Однако “Другие” оккупировали его страницу и продолжали прибывать, и если Фред оставался в сети весь день, его охватывало мучительное предчувствие неминуемой опасности.

Поэтому в вечер собрания в “Клубе Леонардо” Фред испытал облегчение, покинув дом и удалившись от зловредного компьютера. Он терпеливо поджидал Эму у выхода из метро и разнообразия ради размышлял, насколько его одежда соответствует ситуации. На этот раз Эма сыграла на опережение и ознакомила его с характерными внешними атрибутами сотрудника инвестиционного фонда. Поэтому ему пришлось одолжить у брата брендовый костюм под тем предлогом, что на работе отмечается выход на пенсию одного из сотрудников.

На улице было тепло. Фред рассматривал свое отражение в витрине закрытого магазина. Ему казалось, будто он напялил костюм пингвина, тем не менее нельзя было не признать, что выглядит он импозантно. Он изучал складки брюк на мокасинах и не сразу заметил приближающуюся бизнесвумен в темно-синем, явно сковывающем ее костюме. Он не узнал Эму, пока она не остановилась в нескольких сантиметрах от него, а на ее лицо не упал свет фонаря. Лодочки изменили ее походку, она собрала волосы в строгий пучок, макияж был сдержанным, декольте отсутствовало, и все это, вместе взятое, делало ее тусклой и невыразительной. Было заметно, что она довольна произведенным впечатлением.

– Не смотри на меня так. – Она похлопала его по плечу.

– Как-то мне странно, такое ощущение, что это вроде и не ты.

– Не парься, под костюмом у меня все же стринги. – Она замолчала, внимательно рассмотрела его с головы до ног и с удовлетворением сообщила: – Ты великолепен! Выглядишь более… более мужественно.

– Спасибо.

Они несколько секунд молча смотрели друг на друга, и между ними возникла странная неловкость. Потом Эма достала сигарету из сумки, точнее, из кожаного портфеля, заменившего ее обычные мешки, куда что только не напихано. Они направились к роскошному отелю, где должно было состояться собрание. Стояла отличная погода – теплый воздух с едва ощутимым ароматом жасмина, лилий и, может даже, дальних стран. Лувр был сдержанно подсвечен. Они спокойно шли под аркадами улицы Риволи, их шаги звучали тихо, звук усиливался только тогда, когда к нему присоединялось постукивание каблуков идущих навстречу пар. Они шли в своих пафосных костюмах по этому кварталу, где раньше никогда не бывали вместе, и неожиданно Фред кое-что вспомнил. За годы он об этом совсем забыл. В давние времена он десятки раз прокручивал подобную сцену в воображении. Ему было немного неловко использовать подружку старшего брата в эротических фантазиях. Два месяца он не мог избавиться от этой слабости. И в течение двух месяцев, засыпая, воображал себя, на десять лет старше и на двадцать сантиметров выше, прогуливающимся наедине с Эмой в романтических декорациях, облаченным в сдержанно-элегантный брендовый костюм. Себя он представлял взрослым мужчиной, а она в его мечтах оставалась все той же веселой школьницей. А потом все кончилось. Эма стала Эмой, и он больше ни о чем таком не думал. А вдруг я проснусь сейчас в своей постели с пушком семнадцатилетнего подростка на щеках, мелькнула мысль. Чисто абстрактная гипотеза. Теперь воздух показался ему более густым уже по-настоящему, и дышать стало труднее, жесты сделались менее натуральными, а на все лег отпечаток непривычной серьезности.

Любовный опыт Фреда, хоть и провальный, все-таки научил его распознавать эти мгновения неустойчивого равновесия. Он знал, насколько они хрупки и эфемерны. Магия безвозвратно растворяется, если не ухватить их, не попробовать упрочить, сделать постоянными. Такие ситуации приятны, с одной стороны, но сбивают с толку – или оцениваются как табу – с другой, поэтому в них все равно всегда испытываешь некоторую неловкость. К счастью, возможно, смутно догадываясь о вероятном развитии событий, если молчание продлится дольше, чем следует, Эма не умолкала ни на секунду. Она повторяла последние наставления: держаться незаметно, ни с кем не разговаривать, даже стараться избегать взглядов присутствующих.

– У меня с этим не будет никаких сложностей, – признался Фред. – Трудно будет тебе.

– Почему это?

Он развернулся к ней и, быть может, из-за пиджака, делающего его плечи гораздо шире, отдал себе отчет в том, что он значительно выше ее.

– Обычно, как только ты входишь в помещение, тебя сразу замечают.

Он постарался вложить в свое замечание максимум легкомыслия.

– Ну-у-у, да… – согласилась она, возобновив движение. – Кстати, как и тебя. Вспомни похороны Шарлотты.

Он с отвращением скривился:

– Нет. Бога ради, не вспоминай. Меня до сих пор трясет. Это был просто кошмар.

Эма отшвырнула окурок за бордюр.

– Но именно там мы с тобой снова по-настоящему разговорились.

– Да. И это было хорошо. Но я тогда не знал, зачем ты задавала мне все эти вопросы. И не мог тебе ответить, потому что задыхался в своей куртке.

– Я заметила… Знаешь, странно, что мы раньше не дружили. Даже после выпускных мы только иногда пересекались.

– Да… Да, но я полагаю, мы держались на некотором расстоянии бессознательно из-за Антуана. Интересно, почему именно сейчас все изменилось?

– Все просто. До меня доехало, что Антуан – кретин. Извини, что я так говорю о твоем брате. Но он вынуждает всех нас жить в невыносимой атмосфере террора. Что-то вроде того. Особенно невыносимой для тебя.

Фред вздохнул:

– Нет, он не кретин. И он не желает зла окружающим. Уверяю тебя. Он просто все время обо всех беспокоится и испытывает неодолимую потребность держать все под контролем.

– Он меня ненавидит. Впрочем, это взаимно.

– Нет, он тебя не ненавидит. Тебя нельзя контролировать, а это он и впрямь ненавидит.

Они повернули направо и остановились. Вращающаяся дверь отеля на противоположной стороне улицы сверкала золотом, подчеркивая своим светом полутьму, в которой они оба находились. Фред попробовал пристально посмотреть ей в глаза, как если бы это было в последний раз, и спросил более глухим, чем хотел, голосом, имеет ли какой-то смысл туда идти. Она стояла совершенно неподвижно и казалась такой маленькой рядом с ним. Воцарившееся полное молчание длилось и длилось – гораздо дольше, чем должно было. Напряжение становилось слишком сильным, настолько запредельным, что у Фреда перехватило дыхание. Он хотел, чтобы эта нестерпимая пауза никогда не кончалась. Он вгляделся в Эмины глаза, сначала в левый, потом в правый, и различил в них некоторое смятение. Но при этом она не шевелилась, словно полностью полагаясь на него. И пятнадцать сантиметров, разделявшие их лица, были в равной мере неприличными и непреодолимыми. Разве что он наконец-то решится. Хоть когда-то. Тут Фред начал вынимать руку из кармана – для чего? – и сделал движение по направлению к ней. Но в то же мгновение – или, может даже, за несколько наносекунд до него – она пожала плечами и решилась ответить. Он прервал движение руки, которая опять провалилась в глубину кармана, словно мешок со свинцом. В Эмином голосе звучала растерянность.