тысяч человек. В письме Грабарю он сообщал, что только за две недели продано более двух тысяч каталогов. Выставка в Лондоне должна была закрыться 14 декабря, но уже через неделю после открытия организаторы стали говорить о том, чтобы продлить ее до конца года. Документы архива Музея Виктории и Альберта подтверждают сообщения Юкина. Залы музея с момента открытия выставки никогда не пустовали, а продажи каталога превзошли все ожидания. Британский комитет, который в период подготовки выставки испытывал острую нехватку средств, начал зарабатывать на ней деньги!

В Лондоне «Антиквариат» готовился продавать, но заправлял этим уже не Гинзбург – его сняли с руководства этой конторой, а Георгий Людвигович Самуэли (Григорий Александрович Самуэль), зам. председателя правления, но фактически, до февраля 1931 года, руководитель Всесоюзного общества «Антиквариат». Венгерский коммунист, бывший унтер-офицер в австро-венгерской армии, недоучившийся студент Технического университета в Будапеште, политкомиссар венгерского НКВД в короткий революционный период советской власти в этой стране, практикант Кудринской фабрики электроламп и студент Высшего технического училища в Москве – ничто в карьере Самуэли не свидетельствовало о любви к искусству. Видимо, поэтому партия и послала его в «Антиквариат»: искусствоведческие знания и понимание ценности произведений искусства лишь помешали бы выполнению распоряжений правительства о наращивании художественного экспорта. Самуэли не видел разницы между ван Эйком и ван Дейком, но именно он завершил начатые Гинзбургом продажи Галусту Гюльбенкяну, первому покупателю шедевров Эрмитажа, и начал сделку века с Эндрю Меллоном, в результате которой Эрмитаж потерял более двух десятков своих лучших картин. В Лондон на выставку икон Самуэли приехал лично.

В каталоге лондонской выставки тринадцать икон имеют пометку «Antique Store» – «Антикварный магазин». Фактически икон, предназначенных на продажу (не считая шести копий), было пятнадцать (прилож. 2). Две из них, «Богоматерь» и «Св. Иоанн Креститель», входили в принадлежавший «Антиквариату» триптих (прилож. 2 № 149–151), но в лондонском каталоге, в отличие от всех последующих американских, помечены не были. Реставратор Юкин, бывший при иконах в Лондоне, подтверждал, что «15 икон, оцененных Госантиквариатом очень высоко, были вывезены специально для продажи». Это и был товар «Антиквариата» – дополнительная партия экспонатов, которая не участвовала в немецких и австрийском показах, а была сформирована в Москве и выслана напрямую в Лондон в октябре 1929 года. Следует отметить, что торговцы не стали помечать иконы неопределенным «Antikvariat», ведь иностранец мог и не знать, что это название торговой конторы, которая занималась экспортом художественных ценностей. Метка «Antique Store» недвусмысленно говорила, что иконы принадлежат магазину, а значит, продаются. «Госантиквариат мне дал поручение, – вспоминал Юкин, – выяснить цены на иконы и примитивы за границей. Для ведения коммерческих дел вокруг выставки приехал в Лондон Самуэль Григорий Александрович». Приезд нового распорядителя «Антиквариата» свидетельствовал о серьезности намерений.

Однако от продажи икон в Лондоне пришлось отказаться. Вспоминая те дни, Юкин недоумевал:

Генеральный консул Шостак, его помощник Пикман и Фардмен (sic!) Михаил Семенович, представлявшие из себя выставочный комитет37, категорически запретили мне вести и даже начинать переговоры о продаже вещей с выставки. И с продажей икон получилась какая-то странная история. В Англии древних русских икон нет ни в музеях, ни на рынке, по одному этому, наши древние иконы должны были пользоваться успехом, однако ни одной вещи с выставки продано не было (выделено мной. – Е. О.). <…> И, несмотря на то, что для продажи приехал Самуэль, тем не менее продано ничего не было. По поручению антиквариата к этой выставке писались копии с древних икон… Несмотря на то что копии были выполнены превосходно, они проданы не были.

Противореча Юкину, Вздорнов, как было сказано ранее, считает, что в Лондоне удалось продать часть икон. Кто прав?

Архив Музея Виктории и Альберта сохранил неоспоримые доказательства того, что в Лондоне была предпринята попытка продать иконы с выставки. Об этом свидетельствует письмо, предназначенное секретарю и куратору музея Мартину Харди. Оно было написано 10 февраля 1930 года. Выставка более месяца назад закрылась, но иконы все еще хранились в музее. Его администрация уже устала просить «Аркос» забрать их. Сохранившееся в архиве музея письмо представляло просьбу деликатного свойства:

Дорогой мистер Харди, я знаю, как Вам не терпится упаковать и вывезти русские иконы, etc. – однако если бы Вы могли найти возможность подержать их в Музее эту неделю, я была бы чрезвычайно благодарна. Я приду с моим другом, чтобы отобрать произведения, которые его заинтересовали. Я могла бы предложить ему предоставить Музею на выбор иконы из тех, что он отобрал для покупки. Осуществить это было бы очень трудно, если ящики вывезут (из музея в «Аркос». – Е. О.) в хранилище. Я была бы чрезвычайно благодарна Вам за содействие в этом деле. Может быть, Вы могли бы дать мне знать, возможно ли это. Спасибо за сочувствие и помощь, которые Вы уже оказали. Искренне Ваша, Джессика Бортвик.

Точно известно, что иконы оставались в Музее Виктории и Альберта до конца февраля, значит, у Джессики и ее друга было время, чтобы осуществить намеченный план.

Возможно, косвенным доказательством того, что отбор икон для купли-продажи проходил, является и экземпляр лондонского каталога выставки, который хранится в архиве Музея Виктории и Альберта. Девятнадцать икон и две фрески в каталоге помечены красным крестом, в их числе все пятнадцать икон «Антиквариата» (кроме копий) и не принадлежавшие «Антиквариату» произведения из Псковского музея, ГИМ и ЦГРМ (прилож. 2 № 25, 97, 98, 130), а также фрески «Моление о чаше» и «Проповедь Иоанна Предтечи». Может, в музее пометили то, что хотели бы купить?

Не очень надеясь на удачу, я начала искать информацию о Джессике Бортвик. И мне повезло. Она оказалась неординарной эпатажной женщиной и оставила о себе яркую память. Историки кино имеют все основания считать ее первой женщиной-кинематографистом. Свой единственный фильм о войне между Оттоманской империей и балканскими государствами, Грецией, Болгарией, Сербией и Черногорией, она сняла в 1913 году. Попасть на войну ей удалось «по знакомству». Ее отец Джордж Колвилл Бортвик был командующим армией в Восточной Румелии. В январе 1913 года Джессика Бортвик обратилась за разрешением напрямую к премьер-министру Болгарии, а затем к военному министру, который дал ей пропуск в район военных действий. В самое пекло войны она попала нелегально, один из офицеров провез ее под видом своей служанки. Одетая как мужчина – брюки-галифе, сапоги, фланелевая рубашка, фетровая шляпа, – она работала в одиночку с камерой и неуклюжей треногой, которую в одном из боев разнесло в щепки осколком снаряда. Вооруженная вначале лишь