Но Коля не забывал. Наоборот, с каждым днем его расспросы становились настойчивей. Он стал подозревать что-то недоброе. Капа не раз заставала его в слезах, и на вопрос, отчего он плачет, мальчик говорил: «Она не приедет». Он и раньше не отличался общительностью, а тут и вовсе отстранился от всех. Воспитательницы пытались его развлечь, но мальчика ничто не интересовало. Капа видела, как он часами стоит у окна, прижав подбородок к холодному мраморному подоконнику, и смотрит на улицу. Случалось, Капа не выдерживала и убегала в свой кабинет, чтобы никто не видел, как она плачет. Коля похудел еще больше, взгляд круглых глаз из печального становился угрюмым. Капа понимала, что мальчик может плохо кончить, но что она могла сделать? За последнее время было три усыновления, все — американцами, все — девочек младшего возраста.

Мысли о Колином будущем одолевали Капу постоянно. И однажды бессонной ночью она решилась сделать то единственное, что ей все же оставалось.

Теперь все зависело от ее решительности. И от Юры.

— Мне нужна твоя помощь, сынок, — сказала она Юре, когда тот одевался, чтобы идти в школу. Всю ночь она просидела в кухне, о чем свидетельствовала гора окурков и пустая бутыль из-под вишневки. — У нас прибавление в семье ожидается. — По тому, как Юра оглядел ее, Капа поняла, что он знает о жизни больше, чем ей казалось.

— Я про Колю. Он в очень плохом состоянии, ему необходима семья. Я боюсь за него. Давай его возьмем к себе, спасем ребенка. Что скажешь?

Юра смотрел на нее исподлобья. Она вдруг заметила, как он вырос в последнее время, прошлогодняя куртка была явно коротка.

— А с кем он будет? — спросил Юра. — Ты на работе, я в школе, а он с кем?

— Я все обдумала. Я перейду с должности заведующей на должность воспитателя и работать буду в ночную смену. С утра — дома. Но после четырех — все на тебе, сынок. Ты должен покормить его обедом, вовремя спать уложить, свои уроки сделать… В общем, ты за старшего. Сможешь?

— Смогу, чего тут…

— Зарплата у меня, понятно, уменьшится. И так негусто было… Но ничего, на первое время я шубу продам, которую Вика мне подарила. Дорогая вещь, нам будет добавка к зарплате, а тебе зимнюю куртку купим. И льготы нам положены кое-какие как усыновившей семье. Проживем как-нибудь. А у тебя брат на всю жизнь будет.

Уже в дверях Юра сказал, не глядя на мать:

— Если плохо будет, можно продать мои часы.

Он, похоже, имел преувеличенное представление о ценности этих часов. Кстати, возможность узнать их подлинную ценность Юре не представилась никогда. С часами вот что получилось. Однажды, когда Юра был в школе, а Капа увезла Колю к ушному врачу в поликлинику, в доме побывал Капин бывший муж. Капа давно подозревала, что у него есть ключи от квартиры, а тут вернулась с Колей из поликлиники, смотрит: в вещах кто-то рылся, и часов нет. Слава Богу, деньги, вырученные за шубу, она держала спрятанными на работе.

Юра расстроился, когда узнал о пропаже. Капа пошла в милицию, но там сказали, что такими делами не занимаются. «Вы вот говорите, он украл, а он говорит, вы его при разводе обобрали. Сами и разбирайтесь!» — сказал молоденький лейтенант. Так и пропали часы, Викин подарок…

А от Вики в мае пришла открытка — голубая, глянцевая, с аистом и надписью по-английски. Сбоку Вика приписала по-русски: «Родился мальчик, вес 9 фунтов, назвали Фрэнк-младший. Всем привет».

Привычки необходимы человеку. Сродни обычаям и ритуалам, они создают ощущение устойчивости жизни, ее полноты. Прокопий Васильевич ощущал это. Он упорно держался за свои привычки, не желая отказаться даже от тех, которые потеряли всякий смысл. Например, он по-прежнему, как в годы службы, вставал в пять тридцать утра, и никакие уговоры жены не могли его урезонить. «Так положено», — отвечал он сурово на просьбы не тревожить ее в столь ранний час. А когда она заикнулась, что в таком случае, может быть, ей лучше спать в другой комнате, он не на шутку рассердился. Супруги, объяснил он раздраженно, должны спать вместе, так положено.

После смерти Елены Игнатьевны он остался один в их двухкомнатной квартире без телефона в Чертаново. Теперь больше никто не покушался на его привычки: он мог вставать когда хотел, курить где угодно, хоть в постели, открывать форточку в любой мороз, пить водку за едой… в общем, что угодно. Однако странное дело: без сопротивления и порицания со стороны жены привычки эти вроде бы потеряли часть своей прелести; они уже не выглядели как декларация мужской независимости, они пожухли и поблекли — как и вообще вся жизнь Прокопия Васильевича…

Ох не хотел подполковник Прокопий Садиков уходить на пенсию! Было это после афганской войны, в годы горбачевской перестройки, когда вся эта банда американских наймитов принялась разрушать армию и органы безопасности. Не хотелось Садикову увольняться, но кто его спрашивал? Предложили уйти — и все разговоры. Возраст, сказали. Перед отставкой присвоили звание полковника, спасибо на этом. И когда теперь случалось

Прокопию Васильевичу присутствовать на митингах в поддержку кандидатов коммунистической партии или на каких-нибудь других ответственных мероприятиях, надевал он парадную форму полковника Советской армии, которую, увы, не пришлось поносить в годы военной службы.

Как ни держался Садиков за свои привычки, а возраст брал свое: сдавало здоровье, память отказывала, и простые бытовые заботы — сходить в аптеку, отнести белье в прачечную, съездить на рентген в поликлинику, привести в порядок женину могилу — все это превращалось в проблему непредвиденной трудности.

Два события, две личные драмы повлияли на здоровье и душевное состояние Прокопия Васильевича: смерть жены, с которой прожил более полувека, и другое, мало кому известное событие, которое Прокопий тщательно скрывал от всех знакомых. Это событие он сам в своей душе называл «потеря единственного сына», хотя Владимир Садиков не погиб в Афганистане, как думали некоторые, и вообще, очень может быть, жил припеваючи по сей день. Жил где-то…

А произошло вот что. В восемьдесят четвертом году (афганская война хоть не называлась войной, шла полным ходом) Володя кончил Бауманский институт и начал работать в проектном бюро. Молодой парень, недурен собою, инженер с хорошими перспективами — понятно, что недостатка в знакомых обоего пола не было. Иногда знакомые заходили к нему домой. Сам Прокопий Васильевич чаще всего отсутствовал, а Елена Игнатьевна с понятным интересом присматривалась к Володиным знакомым, особенно женского пола. И вот среди этого рода знакомых с повышенной частотой стала появляться одна хорошенькая коротко стриженная блондинка на стройных ножках, которую звали тоже Лена, — такое совпадение! (Вообще-то Елена Игнатьевна слыхом не слыхивала об эдиповом комплексе; впрочем, сходство между Еленой Игнатьевной и Леночкой совпадением имен и исчерпывалось.) С этой Леной Володя уходил из дома, гулял где-то допоздна. Несколько раз Елена Игнатьевна наталкивалась на них на улице: идут в обнимку, как теперь принято у молодых, — под ручку больше не ходят, другие времена. А когда начался дачный сезон и в жилищной проблеме появилась летняя отдушина, Володя и вовсе перестал ночевать дома…