И почему учителя в школе не обращали внимания на то, что она приходила с синяками? Они верили, что она снова «упала»? Почему никто даже не заметил, когда она перестала разговаривать с одноклассниками, погрузившись в свой темный, одинокий, маленький мир?

Вместо этого учителя постоянно твердили, что у нее проблемы с концентрацией, полагая, что она не в состоянии учиться. Она плохо сдала экзамены. В течение долгого времени, под влиянием своих учителей, Нина считала, что у нее низкий интеллект и ни к какому обучению она не способна. Ее страх перед книгами рос, и вскоре стало ясно, что о колледже не может быть и речи, как и об университете. Ее подростковые годы были самыми тяжелыми: она оставалась в Сиглуфьордюре и наблюдала, как разъезжаются ее сверстники, — одни отправились в Акурейри, другие в Рейкьявик, в захватывающее будущее. Нина проводила долгие часы в своей комнате, одна, в темноте, даже после того, как из-за пьянства умер ее отчим.

В конце концов мать, глядя, как ее дочь часами сидит в темноте, не говоря ни слова, не выдержала. Нина была отправлена в лечебное заведение в Рейкьявик. Эти два года прошли как в тумане. Она запомнила одно: все дни были похожи друг на друга. Мать никогда ее не навещала. Когда Нина вернулась в Сиглуфьордюр, то узнала, что она два года «там, на юге, гостила у родственников», как объясняла ее отсутствие мать. Нина так никогда и не выяснила, знали горожане истинное положение вещей или нет, но ей, в общем-то, было все равно.

Детство и юность оставили в ее душе ощущение собственной ненужности, о настоящей любви в своей жизни она даже не мечтала. Но когда она наконец полюбила, то отдалась этому чувству всем сердцем. И даже после того, как объект ее привязанности мягко отверг ее, она продолжала любить его издалека, оставаясь рядом. Любить его.

* * *

— Об этой Нине ходят разные истории, — сказал Томас Ари перед похоронами. — Тебе надо поговорить с ней на поминках. В юности она на пару лет исчезла из города, ее отправили в Рейкьявик. Помню, моя мать и ее одноклассники обсуждали это в то время. Ее отчим был крепко пьющим человеком, и она всегда была очень замкнутой.

Ари подумал, какие истории рассказывали о нем, Преподобном Ари Торе, когда он вдруг объявился тут. А может быть, о нем и сейчас ходят всякие небылицы? О нем и Угле, например? И уж конечно, он будет последним, кто об этом узнает.

Нина сидела за маленьким столом на верхнем этаже церкви, наслаждаясь традиционными пончиками со стаканом апельсинового сока. Смотрела через весь зал в угол, где стояли Пальми и Ульвюр. Нина была поражена, когда Ари подошел к ней и сел рядом.

— Такая гололедица… — произнес он и показал на правую ногу Нины, которая была в гипсе.

Она ответила со всей серьезностью:

— Да, ужасно скользко.

— Надо ходить очень осторожно, — негромко сказал Ари, стараясь облегчить переход к разговору о Хрольвюре.

Ари окинул взглядом собравшихся гостей. Никто не уйдет сегодня домой голодным, столы были завалены пирожными со взбитыми сливками, жареными пончиками и блинами.

Нина не ответила и перевела взгляд на собравшихся в зале.

— Вы часто разговаривали с Хрольвюром?

— Что? Нет, иногда он давал мне какие-то поручения — вот, собственно, и все. — Она замолчала, ей явно было неловко отзываться плохо о покойном во время поминок.

— Он был властным человеком?

— Да. С ним бывало непросто. Особенно тем, кого он не любил.

— А как вам кажется, вы ему нравились?

— Думаю, он меня вообще никак не оценивал. Но ведь это теперь не важно, правда?

Было ясно, что она не ждала никакого ответа.

— Как я понимаю, Хрольвюр был достаточно любопытным. Мог ли он обнаружить какой-нибудь секрет, то, что ему не положено было знать? Например, о ком-то из «Актерского содружества»?

— О ком-то, кто столкнул его с лестницы?

Ее искренность поразила Ари. Это был единственный человек из тех, с кем он говорил о смерти Хрольвюра, который ничего не стал скрывать. Кроме Углы, конечно. Она тоже ничего не пыталась скрыть, хотя сам-то он всего ей не рассказывал. Например, о Кристине. Сейчас Угла сидела за соседним столом рядом с Лейвюром. Ари украдкой бросил на нее взгляд, стараясь не привлекать к себе внимания. Глаза у нее припухли от слез. Пожалуй, он был не прав, считая, что никто не оплакивал старого писателя.

— Да, не исключено, — ответил Ари, возвращаясь к разговору с Ниной.

— Нет, честно скажу, нет. Я думаю, он многим действовал на нервы, но я и представить себе не могу, чтобы кто-то захотел причинить ему вред, — сказала Нина.

Она не ответила на вопрос о тайне, которую, возможно, узнал Хрольвюр, поэтому Ари его повторил.

После небольшой паузы она коротко ответила:

— Нет.

И перевела взгляд на Пальми и Ульвюра, словно желая прекратить разговор. Взгляд был пустой, лицо невыразительное.

Ари встал и поблагодарил ее.

Томас и Хлинюр разговаривали с людьми, которых Ари не знал. Здесь все были знакомы, и лишь он тут заезжий гастролер. Он даже покойного не знал.

Ари огляделся, намереваясь поговорить с Анной, но ее не было видно. Карла тоже.

Сиглуфьордюр, суббота,

17 января 2009 года

Черный пиджак был ей не к лицу, она сняла его вместе с футболкой, стоя у кровати. Затем взглянула в окно, чтобы убедиться, что шторы задернуты, — хотя это не имело значения в такую метель, — и стянула брюки. Черный вообще не был ее цветом.

Они пришли к ней домой, в эту цокольную квартиру, как делали уже много раз. Снегопад был очень кстати, он все скрывал. Сиглуфьордюр, в принципе, не самое лучшее место для супружеских измен, здесь приходилось быть очень осмотрительными. У нее не было опыта любовных встреч в городах размером побольше — не говоря уже о заграничных мегаполисах, — но там, по-видимому, все было гораздо проще. Здесь же приходилось таиться под покровом тьмы, и все равно было небезопасно из-за внимательных глаз соседей. Отелей, где можно было бы зарегистрироваться под вымышленными именами, тоже не было — управляющий единственной гостиницей был старым другом ее родителей, а портье — ее одноклассником.

По большому счету, это было безумием. Но, собственно говоря, как раз это ее и привлекало. Волнение от тайных встреч в темноте и лихорадочных занятий любовью. Их участие в репетициях облегчало им жизнь, поскольку всегда была невинная причина, по которой их можно было бы увидеть гуляющими вместе, тем не менее они никогда не забывали об осторожности, когда шли к ней домой, — всегда по одному, всегда в темноте. К счастью, дверь в подвал была не с улицы, а сбоку, вне поля зрения соседей. Родители вообще не вмешивались в ее жизнь — не хотели лишний раз беспокоить, опасаясь, что она опять уедет на юг. Они знали, что она живет в подвале их дома, — и этого им было достаточно. Правда, им не приходило в голову, что у нее может быть любовник, к тому же женатый мужчина. Это было не просто нехорошо, это было непростительно. Она ненавидела себя за то, что делала, но не могла остановиться. Они встречались снова и снова — и когда он обнимал ее, то она забывала обо всем, в том числе и об угрызениях совести.