— Но вы только что сказали, что не терпите иностранцев, — заметил Вертен. — Выходит, солгали?

Но эти слова фрау не смутили.

— С такими речами, адвокат, вы, пожалуйста, выступайте в суде. А здесь я делаю то, что пожелаю. Могу пошутить, могу сказать правду, а иногда мне вдруг приходит в голову, жутко подумать… да, да, герр адвокат, я могу даже солгать.

— Но в полиции… — начал Гросс, но она его оборвала:

— Что полиция, полиция?! Они тут покрутились несколько раз и ушли ни с чем. Но я вам скажу из уважения. Причем совершенно бесплатно. Этот Луккени не смог бы убить и рыбку в аквариуме. Болтать он был горазд, но не действовать. Те, что делают дела, они не болтают. Поверьте мне, я знаю и тех и других.

— Ну и как она вам? — спросил Вертен, когда они направились к стоянке фиакров у вокзала.

— Как она мне? — Гросс с неохотой оторвался от своих мыслей. — Да бросьте вы, Вертен, я и думать об этой женщине забыл.

— Она о Луккени сказала правду?

— Какую правду? Фрау Гельднер сама призналась, что свободна говорить что вздумается. Я не вижу причин обсуждать ее замечания. Ей нет доверия. Она сама могла быть участницей заговора против императрицы, а могла и совершенно искренне говорить, что Луккени придурок.

Он прибавил шаг, и Вертен едва за ним поспевал.

— Гросс, пожалуйста, идите помедленнее. Куда спешить?

Криминалист неожиданно остановился и удивленно посмотрел на Вертена.

— Мой дорогой друг, я думал, это для вас очевидно. Мы должны успеть на Альпийский экспресс. Он уходит в четыре. Поэтому давайте поторопимся. Зайдем к вам, захватим кое-какие необходимые вещи и вернемся сюда, на Западный вокзал. Если повезет, прибудем на место завтра утром.

— Куда прибудем, Гросс?

— Как куда? В Женеву, Вертен. Мы едем повидаться с Луккени.

Вертен безучастно смотрел в безукоризненно чистое окно вагона первого класса, за которым мелькали цвета ранней осени. Гросс с головой зарылся в газеты с материалами о покушении на императрицу. В табачном магазине на Йозеф-штрассе он купил лондонскую «Таймс», парижскую «Монд» и миланскую «Коррьере делла Сера». Поскольку в Австрии по-прежнему свирепствовала цензура, в иностранных газетах могла быть какая-то новая информация.

После остановки в Инсбруке они прошли в вагон-ресторан, где им подали омлет по-фермерски с недурным вином. Вначале разговор не клеился, но затем, насытившись, Гросс наконец поднял глаза от тарелки.

— Вертен, вы помните мои слова по поводу смерти императрицы, сказанные после ее похорон? Когда я ужинал с вами и почтенной фрейлейн Майснер.

— Помню, и очень хорошо. — Вертен положил вилку и глотнул вина. — Вы сказали, что нет никакой связи между гибелью императрицы Елизаветы и смертью ее сына девять лет назад.

— Вот как? А мне показалось, я сказал, что здесь мы имеем дело не с какой-то хитрой интригой, а с вульгарной и очень грустной комедией.

Гросс замолк, чтобы медленно прожевать кусочек омлета, наслаждаясь вкусом запеченных грибов.

— Вы изменили свое мнение? — спросил Вертен.

— Да, после всего, что мы узнали, — пробормотал Гросс. Затем добавил громче: — Конечно, изменил.

Богатые супруги за столом напротив неодобрительно скосили на него глаза.

— Не шумите, Гросс. Что вы имеете в виду?

— Дорогой Вертен, императрица надумала посетить Женеву, это гнездо революционеров всех мастей. Ей, конечно, советовали взять с собой надежную охрану, но она предпочитала путешествовать инкогнито, с небольшой свитой. Хотя, разумеется, ее повсюду узнавали. В свиту входили: камеристка графиня Шарай, личный секретарь доктор Евген Кромар, личный чтец англичанин мистер Баркер, камергер генерал Бешевицкий и небольшое количество слуг. Императрица прибыла в Женеву для встречи с бароном и баронессой Адольф де Ротшильд, которые жили поблизости в шато Прегни.

Гросс не зря весь день копался в газетах. Вертен знал об убийстве императрицы все подробности, но все равно с интересом слушал криминалиста, думая, что сможет найти тут какую-нибудь зацепку. Между делом он успел подозвать официанта и заказать себе на десерт палачинки[41]с шоколадной крошкой и орехами и ледяного вина, чтобы их запить.[42]Гросс от десерта отказался.

— В Женеву императрица прибыла девятого, — продолжил он, — и остановилась в отеле «Бо-Риваж». Баронессу она посетила в тот же день, а на следующий в магазине Беккера на рю Бонивар купила пианолу и музыкальные валики. Видите, Вертен, хотя ее величество мало бывала в своем доме в Вене, но о супруге никогда не забывала. Пианола оказалась последним ее подарком. Теперь давайте посмотрим, что было дальше. В час тридцать пять императрица покинула отель и по набережной Монблан направилась к пристани, откуда пароход «Женева» должен был доставить ее в Террите, резиденцию на другом конце Женевского озера. Во французских газетах написано, что она отправила свою свиту на поезде, потому что любила одиночество. На набережной ее тогда сопровождали только графиня Шарай и гостиничный слуга, который нес вещи. При этом они шли впереди, поскольку, как было сказано, императрице нравилось ходить одной. Нападение произошло, когда они миновали монумент Брунсвику.[43]

Официант принес Вертену палачинки и десертное вино. Гросс с вожделением посмотрел на блинчики в шоколадной глазури и вздохнул.

— Герр официант, пожалуйста принесите мне тоже этой прелести.

Затем он вернулся к рассказу:

— Так вот, когда они миновали монумент Брунсвику, вдруг возник Луккени. При этом он заявляет, что приехал в Женеву не ради императрицы, а чтобы убить герцога Орлеанского, Филиппа. В «Коррьере» сказано, что в тот день у него ничего не получилось и он просто сидел на скамейке на набережной Монблан. И тут появилась императрица.

Официант принес Гроссу десерт. Следующие несколько минут он, закрыв глаза, дегустировал палачинки.

— Запретное удовольствие. — Он вытер губы камчатной салфеткой и похлопал себя по обширному животу. — Адель бы наверняка не одобрила. Итак, на чем мы остановились?

— Луккени сидел на скамейке на набережной Монблан, — напомнил Вертен.

— Вот именно. Итак, случайно или намеренно Луккени оказался на набережной именно в тот момент, когда мимо проходила императрица на своем пути к пристани. Он бросился к ней, как будто хотел взять автограф, и, приблизившись, нанес удар. После чего она упала на колени. Графиня со слугой обернулись и увидели, что он бежит прочь. Они подумали, что это грабитель, неудачно попытавшийся сорвать с императрицы часы, которые она носила на шее в виде кулона. Графиня помогла ее величеству подняться на ноги. Ей показалось, что императрица невредима, только немного шаталась. Она заверила графиню, что с ней все в порядке и что им нужно поспешить, чтобы успеть на пароход. Они поднялись на борт, и там императрица неожиданно упала без чувств, а потом графиня уже в каюте обнаружила у нее на левой груди небольшую ранку, откуда слабо сочилась кровь. К этому времени пароход уже отчалил от берега, а на борту доктора не было. В этой ситуации капитан был вынужден повернуть. Затем императрицу положили на импровизированные носилки, сооруженные из шести весел и свернутого паруса, и принесли в номер, который она занимала в отеле «Бо-Риваж». Туда был наконец приглашен доктор Голай, но сделать уже ничего не смог. Я видел протокол вскрытия. У императрицы было проникающее ранение на глубину восемь с половиной сантиметров. Вход на уровне четвертого ребра, сломанного от сильного удара. Оружие проткнуло околосердечную сумку и впилось в левый желудочек. Вначале, пока от внутреннего кровотечения не переполнилась околосердечная сумка — а этот процесс проходил достаточно медленно, — императрица полагала, что с ней ничего серьезного не случилось. Но когда несчастную внесли в номер отеля, все ее платье уже было в крови. Умерла императрица в десять минут третьего.