Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В жизни случаются моменты, которые искажены долгим предвкушением. Оно каким-то образом непомерно раздувает наши ожидания. Но только не сейчас. Каждая мелочь в эту минуту, когда мы с Томашем встретились вновь, была именно такой восхитительной, как я предвкушала. Снова погрузиться в его объятия было настолько чудесно, насколько обещали все часы, которые я провела, мечтая об этом.
– Где же ты был все это время? – прошептала я.
– Сначала в Варшаве, – ответил он и глубоко вздохнул, потом заговорил снова, качая головой: – Последние несколько месяцев я возвращался сюда, к тебе. Это было нелегко.
Ему был всего двадцать один год, но все его поведение изменилось. Его плечи были опущены, и теперь, когда я сидела у него на коленях и была достаточно близко, чтобы разглядеть в темноте его лицо, я заметила, что его скрытые бородой щеки измождены, что блеск в этих прекрасных зеленых глазах немного померк. И все же я любила его с яростью, которая почти пугала меня. Грязный, голодный, несчастный и усталый – все это было неважно, кроме единственного мимолетного признания. Я любила его так сильно, что все, что я действительно видела, это то, что он снова стал моим. Все остальное в мире могло катиться в тартарары, но этот факт был неопровержим.
– Все будет хорошо, – пообещала я ему. – Теперь мы снова вместе – это все, что имеет значение.
– Я знаю, любовь моя. Но ты должна понимать: никто не должен знать, что я здесь, даже твои родители. У меня некоторые неприятности, – признался он. И, прежде чем я успела подумать о значении его слов, меня пронзила мысль, что он, вероятно, понятия не имеет о судьбе Алексея или о том, насколько трудной стала наша жизнь.
– Я должна тебе кое-что сказать, – пролепетала я, глядя ему прямо в глаза. На мгновение я почти перестала узнавать юношу, которого любила. Он вдруг показался мне стариком – усталым и измученным войной и печалью.
– Если это касается моего отца, то я уже слышал, – прошептал он.
Я выдохнула от облегчения, что мне не нужно сообщать ему эту новость, но печаль в его глазах была такой тяжелой, что мне пришлось отвести взгляд. В прежнем Томаше не было ничего такого. Он скользнул руками по моим плечам и волосам, снова повернул меня лицом к себе. Наши глаза встретились, и бабочки заплясали у меня в животе от силы любви в его взгляде.
– Я знаю, что ваша семья сделала для моей сестры, Алина, что вы спасли ее в тот день. Я любил тебя раньше… ты знаешь, что я всегда любил тебя, даже не осознавая этого. Но то, как ты заботилась о ней… – Его голос чуть дрогнул, и он остановился, резко вдохнул, неровно продолжил: – Если бы мы уже не были помолвлены, я бы сделал тебе предложение прямо сейчас.
– И я бы снова ответила «да», – прошептала я, коснувшись губами его губ, но когда он снова придвинулся, чтобы ответить на поцелуй, я немного откинула голову назад. – Подожди, Томаш! Что у тебя за неприятности? Кто за тобой охотится? Нацисты?
Он вздохнул, но не отпустил меня – лишь наклонился вперед, прижался своим лбом к моему и закрыл глаза. Я тоже их закрыла, и какое-то время мы просто сидели в тишине.
– Все охотятся, Алина. Я хотел бы не говорить тебе этого, но у меня неприятности со всеми, – нерешительно прошептал он. – Поляки… нацисты… такое чувство, что мне удалось разозлить весь мир.
Я обвила руками его шею, желая прижать его ближе, и открыла глаза, чтобы посмотреть на него.
– Что, черт возьми, ты сделал? – нерешительно спросила я.
– Я совершил несколько ошибок в Варшаве, – признался он. – С тех пор я пытаюсь наверстать упущенное. Я все еще пытаюсь. – Я ждала, что он расскажет мне, но миг спустя он открыл глаза и отвернулся, судорожно выдохнул, снова умоляюще посмотрел на меня. – Я не хочу говорить об этом сейчас, Алина, пожалуйста, не проси меня об этом. Время обсуждений придет позже. Я просто хочу обнять тебя и на пять минут в этой проклятой богом войне почувствовать, что жизнь стоит того, чтобы жить.
В его взгляде сквозило такое отчаяние, что мое сердце сжалось.
– Вместо того, чтобы смотреть на меня, просто поцелуй, – сказала я. Тогда он снова прижался своими губами к моим, и это было все, чего мне не хватало, и все, в чем я нуждалась в его отсутствие. «Дом, – подумала я, – я дома». Это могло показаться бессмысленным, поскольку к тому моменту я застряла в своем доме, казалось, навсегда. Но объятия Томаша были совсем другим домом – и я так долго тосковала по этим объятиям! Когда мы оторвались друг от друга несколько минут спустя, он снова обхватил мое лицо руками, чтобы заглянуть мне в глаза.
– Алина, знай, что я всегда найду тебя. Пообещай мне, что ты всегда будешь помнить об этом. Неизвестно, что нас ждет впереди, но когда мы расстаемся, у меня на уме только одно, и это возвращение к моей девочке.
– Конечно, я буду помнить, – пообещала я ему. – Я чувствую то же самое. – И Томаш поцеловал меня еще раз.
– А теперь расскажи мне, как ты меня нашла. Я чем-то себя выдал?
– В общем-то я и не искала тебя. Я собиралась к дому Нади Новак, – призналась я. Он тут же напрягся и чуть отстранился от меня.
– И зачем ты туда направлялась?
– Юстина слышала, как ее родители спорили и говорили что-то о Наде… что-то о тебе… – осторожно сказала я. Томаш выдохнул и немного отодвинулся от меня. Он явно был встревожен этой вестью, и я нежно прикоснулась тыльной стороной ладони к его щеке.
– Алина, – строго произнес он, настороженно глядя на меня. – Что ты знаешь о Наде Новак?
– Что ты имеешь в виду? Разумеется, я ее знаю. Она сестра Олы и… Я знаю, что ее муж умер, а большинство ее детей забрали… – Он по-прежнему выглядел встревоженным, и я встряхнула головой. – Томаш, я не понимаю. Что ты