— Мне Латиф нужен, — как можно тверже и увереннее произнося слова, сказал Шабкат.

— Эмир сейчас занят. Он не может ответить. Кто его спрашивает?

— Шабкат, двоюродный брат. Я был у него недавно. Он мне нужен срочно.

— Сейчас я отнесу ему телефон и спрошу. Не знаю, будет ли он разговаривать.

Ждать Шабкату пришлось около двух минут. Потом чуткий микрофон уловил какие-то отдаленные голоса, но это разговаривали другие люди. После этого Мансур начал что-то объяснять.

Ему никто не ответил, но в трубке наконец-то раздался голос Латифа:

— Я слушаю тебя, Шабкат. Что-то случилось с тобой? С дедом?

Латиф, видимо, хорошо помнил о том, что разрешил Шабкату звонить только в каком-то экстраординарном случае. Эмир понял, что именно нечто такое и произошло в селе. Судя по его голосу, особо сильно он не обеспокоился.

Хотя тон у Латифа был ровным и спокойным всегда, даже в самых сложных ситуациях. Он не любил показывать даже самым близким людям те эмоции, которые, вполне возможно, клокотали у него в груди.

На взгляд Шабката, это был именно такой случай, который требовал звонка брату. Спокойствие эмира отнюдь не добавило этого же ощущения самому тележурналисту. Хотя он тоже говорил тихо, без внешних эмоций.

Но Шабкат, как и сам Латиф, не любил демонстрировать то, что творилось у него на душе. Если старший внук и срывался, как это было в случае с мобильником, то потом всегда сожалел об этом.

Наверное, это была наследственная, родовая черта всех Мухаметдиновых. Дед Абдул-Азиз был точно таким же человеком.

— Твои люди сегодня напали на село, — с очевидным упреком сказал Шабкат, понимая, что это для Латифа ничего не значит.

— Давай говорить точнее. На село, насколько я знаю, никто не нападал. Моих людей интересовал магазин. Я лично вижу в этом огромную разницу. У нас нет времени стоять в очереди и возможности покупать продукты питания. Нам зарплату, как ты сам понимаешь, никто не платит. Именно потому было совершено это нападение.

— А как же уничтожение полицейской машины? — осведомился Шабкат. — Это разве не прямое нападение?

— Нет. Это только осуществление вполне естественных мер безопасности. Я же не мог допустить, чтобы к магазину приехали менты и перестреляли моих моджахедов. Если бы так случилось, то мне и в самом деле пришлось бы напасть на село. За убийство одного моджахеда понесли бы ответственность многие негодяи, имеющие хоть какое-то отношение к этому. Таков закон гор. Так ты по поводу магазина, что ли, беспокоишься?

Шабката так и подмывало высказаться, заявить, что законы гор и шариата никак не предусматривают убийства и грабежа. Но тележурналист отлично понимал, что это будет совершенно бессмысленный спор. Латиф признавал только один закон. Именно его он ошибочно называл законом гор. Правда всегда на стороне того человека, в руках у которого оружие, то есть грубая физическая сила.

Младший брат присваивал себе право на убийство. Он был убежден в этом. Эмир Латиф привык действовать, опираясь на какой-то закон, придуманный им самим. Убедить его в противоположном, в собственной неправоте, было невозможно.

— Нет, я обращаюсь к тебе вовсе не по поводу магазина. Об этом пусть полиция беспокоится и те люди, которым положено это делать по долгу службы. К нам недавно приезжал Адил Даудович Рамизов, подполковник полиции. Ты, наверное, помнишь этого человека, да? В годы нашего детства он жил здесь и был с нами знаком. По крайней мере, его отца ты должен помнить.

— Рамизов? Это начальник полиции, что ли? Помню дядюшку Адила еще лейтенантом в начищенных сапогах. Он всегда перед воротами их драил. Без этого на службу не ходил. Детские, так сказать, воспоминания. От него всегда гуталином за километр пахло и одеколоном «Шипр». Сейчас он как, чистит так же? Или теперь уже туфли вместо сапог носит? Но им ведь тоже блестеть полагается.

— Не знаю. Я на его обувь не смотрел.

— Так что он хотел, этот дядюшка Адил? Говорил, будто ты должен попросить меня убраться из страны? Ни о чем другом речь у вас идти не могла. Но ты уж меня извини. Я так поступить не могу. Не для того несколько границ переходил, чтобы дядюшку Адила утешать.

Шабкат удивился, как точно угадал Латиф просьбу начальника районного отдела полиции. Но подтверждать прозорливость младшего брата ему не хотелось. Просто из чувства противоречия, да и все тут!

— Нет, он по другой причине из райцентра приезжал. Рамизов теперь начальник районного отдела полиции.

— Растолстел, наверное. Молодой лейтенантик, помню, худенький был, недокормленный.

— Голодным он не выглядит, — не мог не согласиться Шабкат, но вовремя почувствовал, что разговор уходит от нужного направления, а этого ему не хотелось.

Тем более он не желал переводить разговор в смешки, которые не позволят Латифу всерьез воспринять ситуацию.

— Он по другой причине приезжал, — повторил Шабкат. — Нам с дедом угрожают. Адил Даудович хотел предупредить. Жители села могут попытаться нас убить за твои дела.

Латиф откровенно засмеялся и спросил:

— Это какой же такой храбрец желает убить старика-ветерана и журналиста, не способных себя защитить?

— Рамизов не называл имен. Он рассказал нам, что говорят в толпе. Ты ведь и сам знаешь, насколько она опасна и непредсказуема. Бывает достаточно одной искры, единственного слова, чтобы толпа вспыхнула и пошла крушить все подряд.

— Послушай меня, брат, и накрепко запомни мои слова! Никакая сельская толпа не решится выступить против моего джамаата. А грозить тебе и деду — это то же самое, что объявить войну мне. Все наши земляки понимают, чем это может закончиться для них. Если сегодня в село пришла маленькая группа, то уже завтра я могу прислать туда весь джамаат. Тогда село перестанет существовать. Я слов на ветер не бросаю. Ты же меня знаешь. Если хоть кто-то попытается выступить против тебя и деда, то так и скажи этим недоумкам, что отвечать за это им придется лично передо мной. Всему селу достанется. Я не буду разбираться и искать зачинщиков. Так и говори. У тебя все?

— С дедом ты побеседовать не хочешь? — спросил Шабкат и посмотрел на старого АбдулАзиза, который сидел за столом, склонив голову, и словно бы не слышал разговор старшего внука с младшим.

— Ко мне машина приехала. Та самая, из вашего села вернулась. Забот много. Надо все распределить. Я потом деду сам позвоню, — сказал Латиф и отключился.

Вечерняя прохлада шла с гор и в какой-то степени компенсировала усталость от дневной жары. Шабкат снова открыл окно на кухне и высунулся наружу, хотел воздухом подышать.

Только тогда он и услышал отдаленные негромкие голоса. По улице шли люди и разговаривали друг с другом. Среди них было много женщин. Весь этот народ двигался от окраины в сторону центра села и должен был пройти мимо дома старого АбдулАзиза.