В Лондоне улицы извиваются, как им вздумается, и распределение импульсов выглядит случайным: иногда они сменяются часто, иногда редко.

Ученый, которому показали бы эти меандры, вероятно, отчаялся бы отыскать в них какую-нибудь закономерность; больше всего они походили бы на случайную последовательность, определяемую космическими лучами или распадом радиоактивного изотопа.

Другое дело, если этот ученый мыслил бы широко и оригинально.

Широты охвата можно достичь, поместив зеленую лампочку на голову каждого пешехода в Лондоне и записывая траектории в течение нескольких ночей. В результате получится толстая кипа миллиметровки с графиками, каждый из которых будет казаться совершенно случайным. Чем толще кипа, тем шире охват.

Оригинальность ума — отдельное дело. Никто не знает, в чем тут финт. Один посмотрит на кипу меандров и не увидит ничего, кроме шума. Другой ощутит странный трепет, не понятный тому, кто подобного не испытывал. Некий глубинный отдел мозга, настроенный на поиск закономерностей (или наличия закономерностей), проснется и прикажет тупой будничной части мозга смотреть на кипу миллиметровки. Сигнал слабый и не всегда осмысленный, но человек просиживает сутками, перебирая кипу бумаг, как аутист, расстилает их по полу, сортирует на кучки по некой неведомой системе, подписывает цифирки и буквы мертвых алфавитов, рисует стрелки, ищет похожие места, сопоставляет их между собой.

Однажды этот человек выйдет из кабинета с подробной картой Лондона, восстановленной по графикам прямоугольных импульсов.

Лоуренс Притчард Уотерхауз — один из таких людей.

Вот почему правительство его страны — Соединенных Штатов Америки — заставило Уотерхауза принести длиннейшую клятву секретности, исправно снабжало его обмундированием различных званий и родов войск, а теперь отправило в Лондон.

Он сходит с тротуара, рефлекторно смотрит налево. В правом ухе звон, визг мотоциклетных тормозов. Это всего лишь британский морской пехотинец на мотоцикле (Уотерхауз уже немного разбирается в знаках отличия), но за ним подкрепление — защитного цвета фургон с написанными по трафарету кодовыми номерами.

— Прошу прощения, сэр! — бодро говорит морской пехотинец и объезжает Уотерхауза, видимо, сообразив, что с задачей додавить союзника вполне справится фургон. Уотерхауз прыгает вперед, прямо под колеса несущегося с другой стороны черного такси.

Впрочем, последний отрезок пути от этой конкретной улицы до Вестминстера он преодолевает без риска для жизни, если не считать близости к хорошо организованной орде немцев, оснащенной лучшими в мире средствами массового уничтожения. Эта часть города похожа на некоторые плохо освещенные закутки Манхэттена. Вдоль узких улочек тянутся десятиэтажные здания. Иногда Уотерхауз видит в просветы между домами впечатляющие готические громады и осознает близость Величия. Как и на Манхэттене, все куда-то деловито спешат.

По военному времени каблуки у пешеходов подкованы, металлические набойки звякают на ходу. У каждого прохожего — примерно постоянная длина шага, он вызвякивает на ходу с точностью метронома. Закрепив микрофон в бровке, шпион мог бы записать какофонию звяканий, случайную на первый взгляд, как писк из счетчика Гейгера. Однако правильный человек способен извлечь сигнал из шума — вычислить соотношение мужчин и женщин, построить гистограмму длины ног…

Надо выбросить все это из головы и сосредоточиться на деле, которое пока еще скрыто мраком.

Над входом в станцию метро Сент-Джеймс-Парк сидит угловатая современная скульптура. Двадцать четыре часа в сутки она наблюдает за Бродвей-билдингс. Как все штабы разведки, которые видел Уотерхауз, здание страшно разочаровывает.

Это в конечном счете всего лишь здание — примерно десять этажей, сложенных из рыжего камня (три верхних составляет непомерно высокая мансарда), чуточка классического орнамента над окнами. Как все окна в Лондоне, они разделены клейкой лентой на восемь прямоугольных треугольников. Уотерхауз находит, что с классической архитектурой это согласуется лучше, чем, скажем, с готикой.

Он изучал физику и не верит, что от ударной волны, когда по соседству взорвутся несколько сот фунтов тринитротолуола, спасет клейкая лента. Скорее это суеверие, круги от сглаза на голландских коровниках в Пенсильвании. Может быть, вид ленты помогает людям сосредоточиться на войне.

На Уотерхауза это не действует. Он вдумчиво переходит улицу, думая о направлении движения, на случай, если из зданий за ним наблюдают. Входит, придерживает дверь стремительной девице в одежде военного покроя (которая всем своим видом показывает, что Уотерхауз ничего не добьется, просто подержав ей дверь), потом — утомленному библейскому старцу с длинными седыми усами.

Вестибюль надежно охраняется. У Лоуренса долго проверяют документы. Затем он, естественно, поднимается не на тот этаж, потому что в Англии они нумеруются по-другому. Все было бы куда смешнее, не происходи это в штабе военной разведки в разгар величайшей войны за всю историю человечества.

Нужный этаж, когда Уотерхауз наконец туда попадает, оказывается просто шикарным. Вообще в Англии шик во всем. Ничто не делается наполовину. Надо пройти милю, чтобы отыскать телефонную кабинку, зато уж выстроена она так, будто в недавнем прошлом немотивированный подрыв телефонных кабинок динамитом представлял собой реальную проблему для общества. А британский почтовый ящик, по всему, остановит немецкий танк. Ни у кого нет автомобиля, но уж если есть, так трехтонная махина ручной сборки. Идея, что можно штамповать машины на потоке, совершенно чужда здешнему сознанию: есть некий заведенный порядок, мистер Форд, которому надо следовать: ручная пайка радиаторов, выстругивание покрышек из цельного куска каучука и все прочее.

То же с официальными встречами. Уотерхауз всегда — Гость; ему еще ни разу не приходилось принимать людей у себя. Гость прибывает в незнакомое здание, сидит в приемной; миловидная, но неприступная особа женского пола предлагает кофеинсодержащий напиток, от которого положено отказаться, потом проводит его в Кабинет, где сидят Главный и Остальные. Знакомят по некоторой системе, в которой Гостю разбираться не обязательно, поскольку он функционирует в пассивном режиме и должен лишь отзываться на сигналы извне: пожимать протянутые руки, отказываться от кофеинсодержащих и (на этой стадии) алкогольных напитков, садиться, где и когда скажут. В данном случае Главный и все Остальные, кроме одного — британцы, выбор напитков слегка иной, Кабинет сложен из массивных глыб, как внутренняя гробница фараона, окна заклеены обычной неубедительной лентой. Фаза Предсказуемого Юмора короче, чем в Америке, фаза Светского Трепа — длиннее.