Кажется, переводчице тоже понравился её неожиданный ответ.

В музее ей удалось оторваться от Марины. Она ходила по залам, смотрела не на картины, но на людей: они были интереснее картин. По тихому переходу попала в новое, круглое здание, переполненное сокровищами и чудесами, которые оставили её совершенно равнодушными.

В окно можно было видеть, как вокруг музея гуляют туристы, ветер треплет ещё неокрепшие после зимы деревья и небо тысячами оттенков нависает над старинными, пряничными домиками. В музейном магазине она купила телефонную карту с подсолнухами, хотела позвонить домой, даже подошла к таксофону, но не смогла. Так и осталась стоять в этой громокипящей, разноязыкой толпе, тихая, незаметная. Постепенно посетители стали расходиться, музей закрывался. Солнце уже не светило интенсивно, распрямляя углы залов, но скрылось за облаками.

Захотелось есть.

И тут снова её подхватила Марина, закружила бесконечными разговорами, восклицаниями, междометьями, повела по белым лестницам вверх, в научную часть, где Лидию Альбертовну, "нашу русскую коллегу", приняли с распростёртыми объятиями, начали расспрашивать о

России, её новом президенте, Чердачинске и музее.

Этого Лидия Альбертовна боялась больше всего, так как чувствовала себя немного самозванкой, говорила мало. Вот Нонна Михайловна, директриса, на её месте быстро сообразила бы, что нужно говорить и как понравиться. Или вот Марина Требенкуль, которой палец в рот не клади. Или хотя бы Надя-кришнаитка… Лидия Альбертовна вдруг увидела их всех внутренним взором, и показались они ей ненастоящими.

Бесплотными. Приходилось мямлить, однако подробности и неудобства терялись при переводе. Что и говорить, дело своё Марина знала хорошо, переводила споро и подробно. Время от времени она устало обращалась к Лидии Альбертовне:

– Ну скажите что-нибудь ещё.

И Лидия Альбертовна выдавливала ещё какую-нибудь деталь, а неутомимая Марина расцвечивала её тысячами подробностей, и голландские искусствоведы удовлетворённо кивали. Суть здесь никого не интересовала, видимость общения устраивала, поэтому вскоре Лидия

Альбертовна перестала напрягаться, ей дали бокал с шампанским, повели в представительский зал, где уже вовсю шумел и пенился банкет.

Казарма.

Школьный класс.

Уборка картофеля.

Демонстрация.

Народное гуляние.

Рок- (тем более поп-) концерт.

Банда наркоманов.

Групповой секс.

Дворянский род.

Вагон (трамвая, поезда), салон (троллейбуса, самолёта).

Интернет как идея и интернет как реальность: сотни людей, одновременно сидящих возле щупальцев этого бесконечного спрута.

Низкорослый, непроходимый кустарник с маленькими ягодками или цветочками.

Очередь в мавзолей.

Занятия по строевой подготовке.

"Война – это гигантский боксёрский поединок, в котором все благодаря газетам принимают косвенное участие". Пруст. "Обретённое время", 102

Подписчики того или иного СМИ, зрители того или иного фильма, одновременно смотримого по телевизору.

Все читатели одной книги. Коллективный читатель "Гамлета" (не путать со зрителем). Или "Войны и мира".

Болеющие одной болезнью. Триппер или грипп.

Сожжённые на одном костре, утонувшие в чаше одного водоёма.

Люди с одинаковыми фобиями или аллергиями: например, братство всех не переносящих воду. Или мёд.

Классический балет.

Хоккейноефутбольное побоище.

Авто (и какая угодно) катастрофа.

Пляж.

Метро.

Ревность.

Пачка пельменей.

Одиночество в толпе.

Стая бездомных собак.

Колонии бактерий в рекламе мыла "Сейфгард".

Все любовники одной женщины; все женщины одного мужчины.

Персонажи одного сна или видения: все они так или иначе связаны в узелок, перевязанный пуповиной причинно-следственных отношений.

И хотя никто не обращал на неё внимания, Лидия Альбертовна чувствовала себя крайне неловко. Преследовало ощущение работающего под боком на всю громкость телевизора.

Она чувствовала себя совершенно беспомощной среди этих уверенных и красивых людей, занятых непонятными разговорами на непонятном языке.

Может быть, Ворошнина успеет прилететь, тогда веселее станет, хоть словом человеческим перемолвишься…

Кроме того, ей стало неудобно за скромный наряд, совершенно немодный, если сравнивать с блестящим комбинезоном Марины, за провинциальные манеры, которые наверняка всем заметны. Встала в уголочке, вцепилась в бокал с шампанским, время от времени пригубливала самую малость, пока Марина не нашла её и не вручила большую фаянсовую тарелку с разными красивыми кушаньями.

Глядя на переводчицу, ловко управлявшуюся с тартинками и бутербродиками, Лидия Альбертовна тоже немного пожевала сыр с оливкой, кусочек ветчины, проникаясь уважением и нежностью к чужеродной Марине, чувствовавшей себя здесь в своей стихии. Тем более что она пару раз сходила к бармену, каждый раз принося Лидии

Альбертовне, которая ни за что бы не решилась подойти к раздаче сама, полные бокалы шампанского. Хотела то ли напоить подопечную, то ли отпоить.

Та покорно принимала еду и питьё, постепенно оттаивая, приходя в нормальное расположение духа. Марина вертелась рядом, отвлекала разговорами: "входила в положение".

– Тутошние миллионеры не любят кичиться богатством, – рассказывала она ответственно, – смотришь на какого-нибудь замухрышку в нестиранных джинсах и линялой футболке, а у него годовой, доход как у Пермской области… Или даже больше.

И Лидия Альбертовна, подцепив вилочкой слабосолёную сельдь, озирается по сторонам. Мятых джинсов она не видит, но тем не менее перестаёт смущаться, возможно, пузырьки шампанского делают маленькое дело. И вот уже плавное тепло поднимается по ногам к животу, будто

Лидия Альбертовна плавится на невидимом костре.

– Это ещё, типа, генеральная репетиция, – объясняет Марина. -

Основные торжества по случаю мирового тура начнутся завтра: приём у мэра, какой-то головокружительный банкет в плавучем ресторане, что-то ещё. У меня записано…

– Как всё-таки хорошо, что у меня есть такая помощница, как вы,

Марина. Пойдёмте, покурим… – Вот уже Лидия Альбертовна обращается к переводчице по имени, значит, попалась, учитывает, дело сделано.