Ладно, не время для чистой правды. Но и не время для лжи.

— Я запуталась. Мне нужно разобраться, — так же бесцветно ответила Дженнифер. И бочком выбралась из постели, чтобы одеться.

Дженнифер очень хотелось, чтобы он не смотрел на нее, пока она подбирает с пола белье, платье, босоножки... Но он смотрел. Она знала, что ее тело теперь знакомо ему до самой маленькой родинки, и от этого попытки прикрыть его кружевом и шелком казались ей самой лицемерными и жалкими.

Больше не разговаривали.

Она позволила ему отвезти ее в отель, где сидел на чемоданах и нервничал Гай.

Эдвард не знал, что сказать. Но сказать было нужно. Иначе — все. Неужели и правда их история вот так быстро закончится?

Он так и не придумал нужного слова. То есть слово это было. Оно билось в голове, в сердце, как в клетке, но никак не желало слететь с губ.

Более того, Эдвард до мороза в венах боялся, что слово это, сказанное, оставит его беззащитным, но ничего не будет для нее значить. Ничего не изменит. И правда, что можно изменить словом? Но словом можно убить. И себя тоже.

Гай выразительно молчал. Это оказалось хуже, чем если бы он накинулся на нее с расспросами. Тогда она чувствовала бы за собой полное моральное право грубо его отшить и пресечь все попытки проникновения на ее личную территорию.

А так она ощущала глубокую потребность оправдаться, и приходилось сдерживать этот душевный порыв, чтобы не уронить своего достоинства и не испортить жизнь Эдварду. Дженнифер не испытывала никаких иллюзий насчет того, что Гай станет держать язык за зубами.

Перелет был ужасен. Дженнифер не хотела ни есть, ни пить, ни спать. В голове бегала по кругу, как сумасшедшая белка, единственная мысль: «Что я наделала?»

Очень важно было разобраться в своих чувствах и желаниях, но для этого нужно спрятаться, забиться в какую-нибудь щель или соорудить нору из одеяла и подушки... чтобы никто не услышал всхлипов и воя.

Прилететь должны были вечером. Дженнифер сильно рассчитывала забраться в постель, натянуть на голову одеяло и хорошенько подумать.

Надеждам ее не дано было осуществиться.

Она почуяла, что что-то не так, еще в светло-сером коридоре общежития. Болезненно застучало в висках. Дженнифер предусмотрительно стукнула в дверь комнаты, прежде чем войти: мало ли с кем там могла уединиться Этель...

Этель уединилась с Алексом.

Он сидел на кровати Дженнифер, такой странно чужой, знакомый до мельчайших черточек — и незнакомый одновременно. Другой. На нем была та самая рубашка, которую она подарила ему в прошлом году на Рождество. И видавшие виды джинсы, в которых они исколесили половину Англии.

А глаза смотрели по-другому.

Знает?! — пронеслось в голове Дженнифер.

Нет, быть такого не может. Неоткуда ему было узнать.

— Привет! — сказала она так радостно, как только могла. Растерянность изображать было не нужно.

— Привет, малыш! — Алекс быстро поднялся навстречу ей, взял сумку из ее рук, втащил в комнату чемоданы. Обнял крепко, поцеловал в щеку.

У Дженнифер сжалось сердце. Она поспешила заглянуть Алексу в глаза. Глаза блестели немного лихорадочно. Он улыбался, и Дженнифер показалось, что от этой улыбки у него сводит скулы.

— А я, ребятки, пойду погуляю, — громко объявила Этель. — На ночь, наверное, останусь у Риккардо.

— Прости, Этель. — Дженнифер приобняла ее за плечи. — Я так обрадовалась, увидев Алекса, что забыла даже с тобой поздороваться.

— Ничего-ничего. Я не обидчивая. — Этель накинула плащ, взяла свою большую сумку, в которой, как в Греции, было все, и осторожно прикрыла за собой дверь.

Дженнифер и Алекс остались одни. Повисла тишина.

— Правда классная у меня соседка? — осведомилась Дженнифер, чтобы побороть внезапную неловкость.

— Ага. Мэри Энн пишет тебе?

— Почти нет, но я думаю, это оттого, что у нее все хорошо. — Дженнифер снова усадила Алекса на свою кровать, себе подвинула стул, села напротив. Взяла его руки в свои.

Она думала; что они проживут вместе всю жизнь. Что она станет писать, а он — преподавать в университете. В его глазах она уже читала, что ничего этого не будет.

— Ну, малыш, что случилось? — спросила она.

— Джен, есть серьезный разговор. Я потому и прилетел: во-первых, обещал, во-вторых... это не для телефона и не для письма.

— Я тебя слушаю, Алекс, — ласково сказала она.

Он молчал. Жевал губы. Искал глазами что-то на полу.

— Джен, ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ты мой друг, самый близкий человек. У нас с тобой... столько всего было. — Видно было, что он с трудом владеет своим голосом. — Но...

— Но это не любовь, ты это хочешь сказать? — прошептала Дженнифер.

— Я влюбился в другую девушку. — Он вскинул голову. Упрямые складки на переносице, такие знакомые. Говорить было трудно, но он твердо решил, что скажет.

Дженнифер закрыла глаза. Какой он хороший! Честный, благородный Алекс. Не стал скрывать. Не стал рвать по телефону. Улыбнулась.

С плеч, царапая, сдирая кожу, медленно скатывалась гора.

Дженнифер улыбнулась еще шире и взглянула ему в глаза.

— Алекс, ты самый чудесный на свете. Спасибо тебе. За честность и за все.

Он выглядел растерянным: еще бы, вовсе не такой реакции он ожидал. Дженнифер подумала: а стоит ли говорить? Стоит. Откровенность за откровенность.

— Алекс, я тоже... кажется, я полюбила другого мужчину. — Улыбка на этот раз получилась грустная.

Алекс долго молчал. Откинул волосы со лба.

— Ты будешь с ним счастлива?

Дженнифер медленно покачала головой.

— Это вряд ли.

— Почему?

— Мм... Это человек не моего круга. — По ее светящемуся улыбкой Лицу катились слезы. Все-таки это больно — расставаться с мужчиной, с которым была долго и успела выстроить в голове планы на всю жизнь. — Но ничего. Может быть, когда я стану известной писательницей...

— Джен, я хочу навсегда остаться твоим другом, слышишь?

— Ага.

— Может, я с ним поговорю?

— Наверное, ты бы оценил его как собеседника. Но не стоит. Я и сама не чаю с ним еще раз поговорить...

Алекс лег на кровать Этель. Они долго болтали в темноте, как раньше, только, наверное, теплее и откровеннее. Как друзья. Дженнифер было чуть-чуть больно, пусто и легко на душе. Что ж, перед Алексом она ни в чем не виновата. У него, даст Бог, все хорошо сложится с этой Сибил. А у нее...

«Не уезжай...»

Какая глупая ошибка! Что за детский страх заставил ее эту ошибку совершить? Страх перемен, страх несвободы... Боже, какая глупость, если речь идет о настоящей любви...