«Надо же: проклятие Ли Ичжи — почти точная копия слов безумца Сунь Синя, уже много лет как покинувшего этот мир». И я исполнился трепета и страха.

Первые полмесяца своего пребывания в столице Дуаньвэнь провел в резиденции своего брата, пинциньского принца Дуаньу. Посланный мной соглядатай докладывал: «Над воротами в резиденцию пинциньского принца висит синий фонарь, означающий, что визитеров не принимают, но туда один за другим идут с поздравлениями члены царской фамилии и придворные сановники». В списке посетителей, который передал мне этот шпион, значилось немало важных персон, среди них мои братья — аньциньский принц Дуаньсюань и фэньциньский принц Дуаньмин — а также Северо-западный гун Даюй, глава Министерства церемоний Ду Вэньцзи, глава Министерства чинов Яо Шань, Дэн Болян, заместитель главы Военного министерства Лю Тао, канцлер Вэнь Ци, Чжан Хунсянь и еще несколько десятков человек. В этом списке фигурировали и шесть членов Академии Ханьлинь, которым я присвоил звания в год своего восшествия на престол.

— Что они задумывают? — указал я Яньлану на список имен.

— Из-за этого, государь, переживать не стоит. Наносить визиты с поздравлениями — это у них такая манера общения.

— Как волка ни корми, он все в лес смотрит, это ясно, как день. — Холодно усмехнувшись, я обвел кружками имена в списке и связал их между собой. — Тебе это ничего не напоминает? — спросил я Яньлана.

— Похоже на цепочку муравьев, — подумав, ответил он.

— Нет, это не цепочка муравьев, это связка кандалов. Эти люди тайно замышляют смену династии, — проговорил я. — Это скверно и возмутительно. А если связать их вместе, то получаются кандалы, которые они мечтают замкнуть на моих руках.

— Тогда вам, государь, надо первому замкнуть эти кандалы у них на руках, — выпалил Яньлан.

— Легко сказать, — пробормотал я вполголоса, а потом вздохнул. — Не император я, а дерьмо собачье. Самый слабый, самый некомпетентный, самый жалкий властитель. В детстве мне указывали няньки, евнухи и служанки; когда начал учиться, меня во всем наставлял монах Цзюэкун; даже когда стал государем Се, и то госпожа Хуанфу с госпожой Мэн каждый день из меня веревки вили. Теперь в царстве происходят большие перемены, в народе зреет смута, и предпринимать что-то уже слишком поздно. Я прекрасно понимаю, что надо мной уже занесен меч, но могу лишь сидеть здесь и вздыхать. Ну скажи, Яньлан, верно ведь, не император я, а дерьмо собачье?

Выплеснув эмоции, я разразился рыданиями. Произошло это как-то сразу, но слезы уже долго копились во мне. Яньлан оторопело смотрел на меня, раскрыв рот. Придя в себя, он первым делом закрыл дверь в спальню, потому что прекрасно знал: государю плакать во дворце — дело абсолютно недопустимое.

Но служанки и евнухи за дверью услышали мой плач, и кто-то тут же доложил об этом из ряда вон выходящем происшествии в Чжуиньтан — Зал Жемчужной Прохлады госпоже Мэн. Та немедленно примчалась вместе со всей шайкой моих наложниц. Те постоянно что-то вынюхивали и страшно любили совать нос в чужие дела. Я заметил, что в тот день все они, как одна, выкрасились одинаково — лица цвета аметиста, губы подкрашены киноварью, у кого погуще, у кого посветлее, — и очень походили на камешки «куриная кровь», какие иногда находишь в воде.

— Чего это вы пожаловали такой толпой? — спросил я, сделав вид, что ничего не случилось.

— А чем вы, государь, только что занимались? — в свою очередь осведомилась госпожа Мэн, стараясь скрыть недовольство.

— Ничем. Что это у вас за макияж сегодня? — повернулся я к стоявшей рядом Цзиньфэй. — «Цветы сливы»? «Черная красавица»? На мой взгляд, очень похоже на камешки «куриная кровь», так что теперь этот стиль будет называться «Куриная кровь», идет?

— Стиль «Куриная кровь»? Занятное название, — хихикнула Цзиньфэй. Она даже в ладоши захлопала, но тут же притихла, встретив разъяренный взгляд госпожи Мэн.

Та велела одной из служанок принести бронзовое зеркало.

— Поднеси его государю, — приказала она, — пусть полюбуется, как выглядит Сын Неба. — Пока служанка подносила зеркало к моему лицу, госпожа Мэн горестно вздохнула; глаза у нее почему-то покраснели. — Когда был жив покойный государь, — проговорила она, — я ни разу не замечала на его лице выражения великой радости или великой печали, и уж, конечно, никогда не видела слез.

— Ты хочешь сказать, что я не гожусь в правители? — вспыхнул я, ударом ноги выбив зеркало из рук служанки. — Не хотите, чтобы я плакал? Значит, тогда мне можно смеяться. Нельзя плакать, так нельзя. Теперь целыми днями буду хохотать не переставая, так что не расстраивайтесь.

— Смеяться вам тоже нельзя. Ведь еще не прошел двадцать один день со дня кончины госпожи Хуанфу. Как можно, ваше величество, нарушать беспричинным смехом ритуалы траура и почитания предков?

— Плакать нельзя, смеяться нельзя, что мне тогда делать? Убивать? И сколько я людей убью, вам это не важно, главное, чтобы не плакал и не смеялся. Какой я государь после этого? Не государь, а дерьмо собачье! — С этими словами я, откинув голову назад, громко расхохотался. Потом сорвал царский венец с Черной Пантерой и швырнул госпоже Мэн. — Больше не собираюсь быть липовым правителем Се! Желаешь стать им — пожалуйста! Пусть тот, кому хочется, им и становится!

То, что дело вдруг приняло такой скверный оборот, стало для госпожи Мэн полной неожиданностью, и она, в конце концов, беззвучно расплакалась. Я смотрел, как она, дрожа всем телом, прижимает к груди царский венец с Черной Пантерой, и как от струящихся у нее по лицу слез весь макияж расплывается потеками белого и красного. По знаку Яньлана императрица и наложницы, пятясь, вышли из спальни. Я слышал, как императрица Пэн глумливо сказала Ланьфэй: «Его величество последнее время немного не в своем уме».

По прошествии стольких лет в мои сны снова вернулись маленькие белые демоны. Они проникали с потоком ветра через южное окно, и за ними тянулась дорожка неясного таинственного света. Они прятались по обеим сторонам постели и в складках одежды, некоторые застывали неподвижно, а другие прыгали вокруг и плясали. Их стенания были похожи на плач тех проклятых женщин в дальних покоях дворца, а когда они гневались, их голоса звучали яростными криками воинов на поле битвы. От этого непрошенного соседства я просто задыхался.

Прогнать эту ораву маленьких белых демонов было некому, потому что монах Цзюэкун в это время сладко спал без снов в своем далеком Монастыре Горького Бамбука. Как-то раз, с трудом очнувшись от ночного кошмара, я вскочил и увидел охваченную паникой Цзиньфэй. Прикрывая нижнюю часть тела куском шелка, она стояла, босая, у изголовья моей кровати, и в глазах у нее застыли недоумение и ужас. Я понял, что напугал ее своими дикими криками во сне.

— У вас, государь, что-то не ладно со здоровьем. Я уже послала за придворным врачевателем, — дрожащим голосом сообщила она.

— Не надо никакого придворного врачевателя. Пошли за кем-нибудь, кто умеет ловить демонов. — Я уже не спал, но по-прежнему видел этих маленьких белых демонов, хотя в свете свечи они стали поменьше и потеряли четкость очертаний. Теперь они стояли на пузатых вазах, на подставках для цветов, на подоконниках и завывали так же пронзительно. — Видишь их? — обратился я к Цзиньфэй, указывая на белые тени на одной из подставок для цветов. — Вот об этих маленьких белых демонах я и толкую. Они вернулись, и бедствия скоро обрушатся на царство Се.