У нас с мамой всегда были разные понятия о героизме и героях, о том, кто прав, кто виноват. Я до сих пор не умею прощать предательство, а мама всегда найдет оправдание. Я злопамятная, мама мстительная. Я иду на компромисс, мама сжигает мосты.

Тогда я сидела и слушала мамин рассказ про санитара Дмитрия, а думала о том, что уже ни она, ни я не изменимся. И никакое горе нас не сблизит. Никакая радость не заставит смеяться вместе. Да у нас даже чувство юмора разное. Наверное, это нормально. И, скорее всего, это счастье, что так случилось. Моя дочь не похожа ни на меня, ни на свою бабушку. Она тоже другая. Но и ее, как и сына, я мучаю вопросами: «Что ты ела в школе? Почему не ела? Что сказала учительница? А Лиза? Вы не поругались?» Мне интересно, что случилось на математике, а что на русском. Как она ходила в библиотеку, которая оказалась закрытой, и где в результате нашла библиотекаря. Если это важно для дочери, то важно и для меня тоже.

Я нашла объяснение тому, что мама рассказывала мне про санитара. Убедила себя в том, что мама на самом деле думала про своего единственного и любимого внука. И переживала за него. Но не могла сказать этого напрямую. Мол, да, я беспокоюсь, мне страшно, будь к нему внимательнее, ему сложно. Она передавала свои чувства рассказом про Дмитрия.

Этот санитар после школы поступил в престижнейший вуз, на сложнейший факультет. Зимнюю сессию сдал блестяще. Педагоги прочили ему чуть ли не Нобелевскую премию. Таких студентов – один на миллион. Но перед летней сессией у Дмитрия что-то случилось с головой. Болела так, что хотелось оторвать и выбросить в окно. Или самому в окно шагнуть. От него ушла девушка, которая была не любимой, а просто первой. И Дмитрий слетел с катушек.

Поначалу никто не замечал его странностей – появившихся глазных тиков, разговоров с самим собой, агрессивных выпадов на ровном месте, сменявшихся периодами полной апатии. Да и мало ли сумасшедших среди гениев? Через одного. Боль – физическая и душевная – глушилась только водкой. Дима начал активно выпивать, но успел получить автоматом все зачеты и досрочно сдать два экзамена. Кажется, соседям по комнате в общаге он признался, что слышит голоса и видит фигуры, похожие на привидения. Соседи посоветовали бухать поменьше – и не такое привидится.

А потом Дима пропал. Искать его начали лишь на третьи сутки, поскольку пропадал он регулярно – иногда в компаниях, иногда в библиотеке. Иной раз просто бродил по городу, ночуя у случайных знакомых. Но всегда возвращался – с новыми идеями, блестящими открытиями, доказанными формулами, готовыми изобретениями, которыми сражал однокурсников и преподавателей.

Комендант общежития нашел его на чердаке, куда забрел случайно. Дмитрий сидел в углу, держался за голову и кричал. С кем-то разговаривал, что-то доказывал.

В психушке он провел два месяца – тупых, бессмысленных, в состоянии овоща. Университет пошел навстречу гениальному студенту и оформил академический отпуск. Дмитрий выписался, обреченный на психотропные препараты. С ними он не мог ни думать, ни учиться. Мог жить. Дышать. Ходить. Есть. Не пугать окружающих своим поведением. Как-то прилично реагировать на действительность. Казаться социализированным. Не более того. Он брал учебник, самый простой, и не понимал ни одной формулы. Даже учебник не мог бросить в стену от отчаяния и злости – препараты гасили проявление сильных эмоций.

В институте были рады возвращению гениального студента и после «академа» его восстановили автоматом. Дмитрий ходил на лекции, не пропускал семинары, вел себя адекватно, но его больше не существовало. И его блестящих мозгов тоже. Сессию он с трудом сдал на «удовлетворительно» – оценки были поставлены, скорее, из жалости.

На зимних каникулах Дмитрию предстояло сделать выбор – или водка, или препараты. Естественно, выбор для него оказался очевиден. Дмитрий пил сначала с осторожностью, даже со страхом, потом с удовольствием. И за каникулы выучил все, что пропустил, и даже больше. После каникул факультет снова увидел гения, который решал задачки с пулеметной скоростью, написал блестящую курсовую, выиграл вузовскую олимпиаду, выступил на конференции. Преподаватели жали Дмитрию руку и поздравляли с «возвращением». Но к летней сессии Дмитрий опять слетел с катушек. Вышел в окно. Нет, у него не болела голова, ему не чудились привидения. Сам он не мог объяснить своего поступка. Просто встал на подоконник и упал. Отделался тяжелыми переломами. Два месяца провел в травматологии и сам попросил перевести его в психиатрическое отделение. Институт на сей раз не мог пойти навстречу, и Дмитрий был отчислен под благовидным предлогом неявки на экзамены без уважительной причины. Гений гением, а проблемы руководству вуза ни к чему.

Отца Дмитрий никогда не знал, мать спивалась в далеком городке. Из родственников оставалась лишь двоюродная тетка по матери, но та объявила, что не хочет иметь дело с психом. Пусть сам разбирается. А то вдруг это заразно? У нее у самой трое детей.

Итог – Дмитрий годами работал санитаром в старой больнице в городке в Тверской области.

Я слушала маму, хотя мне не особо было интересно. Но все же радовалась тому, что мы разговариваем. Точнее, она говорит, я слушаю. Когда такое было в последний раз? Я и припомнить не могла. Так что ради этого я готова была выслушивать и про Дмитрия, и про соседку-бабулю, и про всех остальных случайных людей.

Все это было немного странно – мама никогда не знала, как я училась в институте, какие оценки получала за экзамены. В тот момент, когда мне исполнилось восемнадцать и я училась уже на втором курсе института, я осталась абсолютно одна. Как Дмитрий. Мама считала, что выполнила свой материнский долг. Только я не была ни гением, ни надеждой вуза. Поэтому не могла себе позволить выйти в окно или сойти с ума. Я прекрасно знала, что в психушку ко мне никто не приедет, да и вряд ли кто-то навестит в травматологии.

Да, мне было безумно больно. Мама знала о студенческих годах Дмитрия и его диагнозах больше, чем о моих. Я не была ей интересна. Что бы я ни сделала, каких бы высот ни достигла, мама вряд ли начала бы мной гордиться.

Сейчас, очень редко, она говорит: «Бабушка тобой гордилась бы». Да, я это знаю. Бабушка бы все село, все дворы обошла и похвалилась моими достижениями. Мама нет, никогда. Она не умеет мной гордиться. Это тоже навык, который нужно развивать в родителях. Заставлять себя восторгаться первой аппликацией ребенка, кривеньким пластилиновым грибочком, первой пятеркой и первым быстро выученным наизусть стихотворением. Орать, кричать, хлопать в ладоши, когда твой ребенок выступает на утреннике в детском саду. Ходить на все представления, махать руками, чтобы ребенок видел – «мама здесь». А еще выстраивать всех имеющихся в наличии родственников, чтобы они тоже махали, кричали от восторга, плакали от счастья и без конца повторяли: «Ты самый (самая) умный, красивый, талантливый, замечательный». Чем больше синонимов, тем лучше. Нет, это не развивает в ребенке тщеславие – лишь поддерживает его уверенность в собственных силах. Хотя и тщеславие, амбиции, стремление быть первым и лучшим еще никому не помешали в жизни.

– Мам, зачем ты так со мной? – спросила я. – Почему я должна переживать? Почему мы не можем общаться нормально?