– Но ведь Табуреткина как раз допрашивали, разве он мог от следователя позвонить Чумазову?

– Допрос длился несколько часов с перерывами, Афанасий Иванович консультировался со своими адвокатами, выходил покурить и так далее. К тому же никто не знает, что он делал сразу после того, как его отпустили. Водителя он потом вызвал к себе домой, а в штабе появился лишь час спустя. У Шустрова и Морозова тоже не слишком надежное алиби: они не расписывали свой день по минутам. Вроде каждый из них был в своем штабе, но отлучался то на 10 минут, то на полчаса. Самое печальное, что мы лишены возможности с ними как следует поработать. Поступил приказ из МВД – не трогать штабы до выборов. После репортажа Чумазова поднялась шумиха. И от нас потребовали: не нагнетать страсти, не приближаться к кандидатам и их помощникам, если только мы не застанем их на месте преступления. То есть нужны серьезные улики. А как их добыть издалека?

– И ты вспомнил обо мне, – усмехнулась я.

– Да, ты же сама делилась со мной подозрениями и версиями. Вот я и хочу дать тебе оперативное задание: попробуй выяснить, кто и зачем звонил Чумазову из вашего штаба. Может быть, в неформальной обстановке Табуреткин или Шустров проговорятся, что примерно наказали журналиста за клевету.

– Тебе, конечно, хочется, чтобы это был Табуреткин? Хочется повесить на него убийства, да? – не сдержалась я. – Из-за Лиды? Кстати, Стас, а ты сам не бросился ли звонить господину Чумазову, когда понял, что Табуреткина отпускают? Ведь можно и дальше убивать и валить на него!

Черт, опять я сказала лишнее! Если Стас и есть убийца, то теперь он в курсе, что я об этом знаю. Да, боюсь, меня язык не до Киева доведет, а до ручки. Большой такой мужской ладони, которая сжимает черный шарф…

Хорошо еще, что я на радио не работаю. Стас тогда подал бы на меня в суд и потребовал опровержения. В последнее время все только и говорят про клевету и иски. Хотя плохо, что меня не слышит миллион человек – это бы меня как-то обезопасило.

Начальник убойного отдела изменился в лице.

– Ты о чем? – спросил он с металлом в голосе.

Отступать некуда. В конце концов, не убьет же он меня здесь, где кругом милиционеры. Куда потом он денет труп?

– Табуреткин рассказал про ваш любовный треугольник, – сообщила я. – Ты любил Лиду, Лида любила Табуреткина, Табуреткин любил себя, и Лида совершила самоубийство. Ты ему этого не простил?

– Лида погибла в результате несчастного случая, – отчеканил опер. – Афоня – не самый лучший человек на свете, но меня это не касается. Мне с ним детей не крестить.

– А я бы на твоем месте воспользовалась служебным положением и подставила заклятого друга, – я смотрела прямо в глаза хозяину кабинета и почти не боялась. – Это в лучшем случае. А в худшем – я бы сама все это затеяла, чтобы подставить его. Представь, я усталый опер, живу работой, на личном фронте без перемен, любимая девушка погибла из-за бездушного соперника. И тут я узнаю, что этот самый соперник лезет в мэры вашего родного города. Лида умерла, я несчастен, а он будет доволен, богат и влиятелен. Разве можно такое допустить? Нужно прикончить сначала его однофамильца, потом тезку его противника, потом девушку, которая обманула его штаб. Заляпать его предвыборную кампанию грязью и кровью, убивать так, чтобы все подумали на него, ведь ему это выгодно. А потом можно похитить впечатлительную барышню, запугать, но оставить в живых, велев ей «опознать злодея». Но ее неуверенных показаний не хватило, чтобы упечь Табуреткина на нары. Тогда надо замочить журналиста, который опорочил его. Опять спросят: кому это выгодно? Готов ответ: Табуреткину. Вот так-то, гражданин начальник!

Я говорила и понимала, что сошла с ума. Разве можно открывать карты? А если он и правда психопат? На что я надеялась? Что он зарыдает и во всем сознается? Или рассмеется мне в лицо и вызовет санитаров: мол, увезите эту даму с больной фантазией? Боже, куда меня занесло…

Стас какое-то время просто смотрел на меня и молчал. Видимо, прикидывал, как лучше меня убить. А потом недобро усмехнулся и открыл было рот, чтобы расставить все точки над запятыми.

И в этот момент раздались выстрелы.

Я-то думала, что меня будут душить и забрасывать газетными вырезками. Табельный пистолет Макарова я как-то выпустила из виду. Хотя разве можно стрелять, не расстегнув кобуры? Я что-то не видела, чтобы мой главный, на этот момент, подозреваемый доставал пистолет и целился. Нет, резкие хлопки напугали начальника убойного отдела не меньше меня. Палил не он. И не в меня. Стреляли вообще не в этом кабинете.

Стас выскочил в коридор, то же самое сделали еще несколько небритых мужиков, видимо, тоже из убойного отдела.

– Что это? Нападение? Бандиты жаждут мести?

– Захват? Террористы хотят завладеть нашим оружием?

– Откуда пальба? – оживленно обсуждали они.

И я высунула нос в коридор – люблю быть в центре событий. Громкие хлопки раздавались из-за двери справа от нашего кабинета. Стас занял позицию и откуда-то из-под свитера достал пистолет.

– На счет три ломаем дверь, – отдал он приказ подчиненным.

– А может быть, сначала постучим: мол, откройте, милиция!

– Подожди, Стас, не спеши. Это Петрович с Митькой-стажером колет «быка», – доложил начальнику один из оперов.

– Коррида? Прямо здесь, за дверью? – изумилась я.

– Да не коррида, допрос, – милиционер посмотрел на меня, как солдат на стреляные гильзы.

– Понятно, штурм отменяется, – Стас убрал оружие и пояснил специально для меня. – У нас есть информация, что конкуренты убили директора ресторана в Подольске. Мы взяли исполнителя – чисто конкретного пацана, другими словами, «быка». Теперь нужно выйти на заказчика.

– Но «бык» в отказ ушел. Только ухмыляется, – скривился опер. – Мол, делайте, что хотите. Я занимался боксом, к боли привычный. Хоть режьте, ничего не скажу. Вот, наверное, Петрович и расстроился, достал ствол.

– А вдруг этот «бык» расстроился и достал ствол? – забеспокоился третий опер. – Петрович, перед тем как палить, всегда предупреждает.

Господи, куда я попала? Пытки, стрельба, стволы и быки – все это в порядке вещей? Похоже, никто здесь не удивится, если узнает, что Стас задушил пару-тройку кандидатов в мэры и журналиста.

Резкие звуки за дверью прекратились. В следующую секунду она с треском отворилась, и я увидела худого, длинного парня со свирепым лицом.

– Ты чего, Петрович, шумишь?

– Ты его уложил, что ли?

– Неотложку вызывать?

Петрович только сплюнул:

– Мать твою! Щас кому-то столько шума будет, что затычки не помогут. Щас я кого-то так уложу, что неотложка не успеет.

– Ты о ком? – уточнил Стас.

– Небось о бухгалтерии. Они премию ко дню розыска зажали, – предположил один из коллег.