Согласно миссис Теймид, местоположение двери определили суеверия. Первоначальный владелец поместья полагал, что не будет ему удачи, если он, выглянув из любого окна своего дома, увидит вход в дом мертвых.

Тяжеленная бронзовая дверь-плита легко и бесшумно распахнулась на шарикоподшипниковых петлях. Мягко закрыв ее за собой, я включил свет: три люстры с золочеными листьями и множество бра.

Это огромное пустое помещение идеально подходило для крутой вечеринки на Хэллоуин. Потом я представил себе людей в арлекинских масках, танцующих с красноглазыми свиноприматами, и решил, что лучше проведу этот праздничный вечер дома, заперев двери и задернув шторы, спокойно обгрызая ногти.

Выложенные на стенах мозаичные, из стекла и керамики, панно воспроизводили знаменитые картины с библейскими сюжетами. Между панно располагались ниши для урн с прахом.

Все они, кроме трех, пустовали. После смерти основателя Роузленда, Константина Клойса, и его семьи последующие владельцы не хотели оставаться в поместье на веки вечные и выбирали для захоронения своих останков другое место.

Мальчик, не назвавший мне своего имени, предложил заглянуть сюда. Я подумал, что следует послушаться его совета перед тем, как возвращаться в особняк и освобождать беднягу.

Он предложил мне нажать «на щит, который ангел-хранитель держит над собой» на одном из мозаичных панно. Ранее я и не осознавал, что их четырнадцать и на каждом среди прочих изображен ангел-хранитель.

Названия картин отсутствовали, но под каждым панно выложили фамилию художника: Доминикино, Франки, Бономи, Берреттини, Цукки…

К счастью, не все ангелы вооружились щитом. И только один, на картине Франки, поднимал его над головой, защищая ребенка не от демонов, а от божественного сияния.

Красновато-коричневый щит украшало множество кусочков цветного стекла. После короткой заминки я провел рукой по щиту. Ничего не произошло.

Потом постучал костяшками пальцев тут и там, прислушиваясь, но никаких полостей не обнаружил.

И уже начал думать, что ошибся с выбором мозаичного панно, когда обратил внимание, что один из больших элементов мозаики, площадью примерно в квадратный дюйм, не соединен с соседними. Надавил только на него и почувствовал, что он подается, надавил сильнее, и со щелчком он ушел вглубь на дюйм.

Что-то зашипело, потом заурчало, и целая секция стены, высотой в семь футов и шириной в четыре, на которой и находилось панно, отъехала от меня. Остановилась в трех с половиной футах.

Между стеной толщиной в восемнадцать дюймов и замершей в глубине секцией с каждой стороны образовался зазор шириной в два фута. Узкие лестницы уходили вниз справа и слева.

Мне следовало предполагать, что я обязательно окажусь на месте Индианы Джонса, если моя полная приключений жизнь не оборвется раньше.

Решив, что обе лестницы ведут в одно место, я выбрал правую. Она круто уходила вниз. Я крепко держался за перила, понимая иронию ситуации: пережить нападения многочисленных социопатов, жаждавших убить все живое, и сломать шею, споткнувшись.

И действительно, обе лестницы вели в подземное помещение той же площади, что и мавзолей наверху, с потолком, отстоящим от пола на девять футов, и самой удивительной машиной, которую мне доводилось видеть.

Середину подземелья занимали семь сфер, каждая диаметром футов в шесть, соединенных с полом и потолком трехдюймовыми стержнями или трубами. Трубы-стержни оставались неподвижными, а вот гигантские сферы вращались так быстро, что их поверхности расплывались перед глазами, и хотя я понимал, что они изготовлены из металла, пусть и полые, выглядели они сверкающими пузырями, которые могут улететь в любой момент.

Вдоль северной стены, за исключением выходов с лестниц, и всей южной ряд за рядом располагались яркие маховики нескольких размеров, от маленьких, с компакт-диск, до больших, с канализационный люк… они крепились над корпусами в форме колокола и соединялись с ними посредством сверкающих шатунов, шкивов, поршней. Цапфы соединяли поршни с кривошипно-шатунными механизмами, и маховые колеса вращались, вращались, вращались, одни быстро, другие еще быстрее, какие-то по часовой стрелке, какие-то — против, создавая ощущение сложной синхронизации.

Время от времени с наружной поверхности то одного, то другого маховика к потолку взлетали снопы золотых искр. Нет, не искр, чего-то иного, мне неведомого. Импульсы золотистого света, формой напоминающие дождевые капли, не выстреливались, как настоящие искры, а скользили к потолку, где поглощались сеткой из медной проволоки, сложное плетение которой напоминало персидский ковер.

Если не считать медного потолка и бетонных стен, на все в этом бункере, на все видимые части этих сложных механизмов перед сборкой, похоже, нанесли покрытие из драгоценного металла, золота или серебра. Бункер напоминал мне шкатулку с драгоценностями: вокруг все сверкало, сияло, блестело.

Я и представить себе не мог, для чего создали все это великолепие, но больше всего меня поразило следующее: все двигалось совершенно бесшумно, я не слышал ни жужжания или гудения, ни треска или пощелкивания. Тишину нарушал лишь шепот воздуха, который отбрасывался маховиками в сторону больших сфер. Они словно всасывали его, чтобы он вращался вместе с ними.

Никакие движущиеся части не могли проектироваться и изготавливаться с точностью, полностью исключающей трение, не существовало смазок, обеспечивающих такой эффект. Но я не видел на полу капель смазочных материалов, не чувствовал их запаха, ничто не указывало на присутствие смазки, а от механизмов не шло тепло, выделяющееся при трении.

Неестественность этого странного движения, происходящего в полной тишине, поражала. Я словно оказался в некоем машинном зале, расположенном между нашей и соседней реальностями, где космический механизм, поддерживающий порядок во вселенной, нес вечную службу, не требуя ни регулировки, ни ремонта.

Тем не менее у меня не возникло ощущения, что я перенесся в будущее. Некоторые конструктивные элементы показались мне викторианскими, другие несли отпечаток арт-деко. Ничто не указывало, что это механизм следующего тысячелетия, скорее, он казался антикварным, даже не антикварным, а вневременным, словно существовал всегда.

Чувство, что за мной наблюдают, которое не покидало меня в Роузленде, теперь многократно усилилось.

Со сверкающих ободов вращающихся маховиков, как маленькие шарики, надутые гелием, срывались все новые и новые капли света и поднимались к медной проволочной сетке на потолке. Их подъем резко контрастировал с вращением всех движущихся частей, и внезапно меня охватило ощущение легкости, будто сейчас и я оторвусь от пола и… полечу.

Низкий, с акцентом, бесплотный голос, который я уже слышал до прихода зари, когда подходил к мавзолею, светящемуся, как лампа, произнес у меня за спиной:

— Я тебя видел…

Повернувшись, я никого не заметил.

— …там, где ты еще не побывал, — прошептал голос.