Хотя хороший Одд Томас возмущался даже мыслью о том, что придется ударить кого-то отверткой или другим оружием, я знал по жизненному опыту, что, загнанный в угол и в отчаянном положении, я мог сделать с плохими мужчинами то же самое, что они хотели бы сделать со мной. И с плохими женщинами — тоже. Во мне была темная сторона, и, если ей бросали вызов, она поднималась и давала отпор. Я действую так, спасая невинных, но иногда задаю себе вопрос: останусь ли я невинным сердцем или хотя бы достойным отпущения грехов, когда пройду весь отведенный мне, такой странный, путь.

На первом этаже также находился кабинет мистера Джэма Дью. В ящиках стола и бюро царствовала пустота. На бетонном полу сверкали медные кругляши.

Внутренняя лестница отсутствовала, поэтому я воспользовался наружной, на восточной стене здания, чтобы подняться на второй этаж. В коридор, который тянулся на две трети дома, выходили двери пяти жилых комнат и одной ванной. Возможно, они предназначались для садовников, но сейчас пустовали. Меня встретили голые пол и стены.

Дверь в конце коридора вела в небольшую квартиру Джэма Дью. Она сияла чистотой, но богатством обстановки могла соперничать с келью буддистского монаха.

Телевизора Джэм Дью не держал, зато установил первоклассную стереосистему. Хотя мир предпочитает скачивать гремящую музыку через Интернет, Джэм Дью держался за свои компакт-диски. Его коллекция практически целиком состояла из классики, исполняемой пианистами и симфоническими оркестрами, хотя я заметил один альбом Слима Уитмана[19], вероятно, подарок от какой-то заблудшей души.

В спальне, как, впрочем, и следовало ожидать от истинного ценителя музыки, я нашел помповик «Беретта» и автоматическую винтовку, которые висели на стене, на пружинных скобах, позволяющих снять оружие в мгновение ока. Я обратил внимание на то, что и помповик, и винтовка заряжены. На открытых полках лежали патроны, как для помповика и винтовки, которые я видел на стене, так и для личного стрелкового оружия.

Вероятно, мистера Джэма Дью тревожило что-то более агрессивное, чем растительная тля и жучки-короеды.

Пистолеты и револьверы я нашел в двух нижних ящиках комода. Решил, что отвертка мне больше не нужна. Положил ее к дальней стенке самого нижнего ящика. Из шести пистолетов и револьверов остановил свой выбор на «Беретте РХ4 Штурм». Калибра 9 мм с укороченным — четыре дюйма — стволом. И обоймой на семнадцать патронов.

Джэм Дью прикупил и запасную обойму. Я заполнил ее патронами с низкой отдачей и пулями с медной оболочкой. Тут перед моим мысленным взором возникли свиноприматы в высокой траве, и я положил в один из карманов пиджака коробку с двадцатью патронами.

В ящиках лежали сделанные на заказ кобуры из толстой кожи класса «премиум», с ушком под ремень, для каждого пистолета или револьвера, все с карманчиком под запасную обойму. Мой ремень легко вошел в ушко, так что через какие-то две минуты у меня на бедре, скрытый полой пиджака, висел заряженный пистолет калибра 9 мм.

Итак, скоро что-то могло начаться. Я надеялся, что стрелять мне придется исключительно в свиней — и в данном случае под свиньей подразумевался биологический вид.

Чистое постельное белье и полотенца лежали в стенном шкафу спальни. Я взял банное полотенце и наволочку. Завернул ножовку в полотенце и положил в наволочку, которая послужила мешком.

Я собирался приложить все силы, чтобы никому не попасться на глаза, но, если бы такое случилось, намеревался сказать, что собрался устроить пикник на лугу, а в мешке у меня еда: едва ли мне удалось бы объяснить наличие ножовки.

Я рассчитывал, что при удаче наткнусь на кого-либо уже после того, как придумаю хорошую отговорку, совсем не про идиотский пикник.

В гостиной, перед тем как покинуть домик садовника, я просмотрел пятьдесят или чуть больше книг, которые стояли в книжном шкафу. Главным образом увесистые философские тома и четыре альбома для фотографий, слишком высокие, чтобы встать на полку, а потому положенные один на другой.

С фотографиями Гонконга в каждом из них. Начиная с того, как выглядел город в конце девятнадцатого столетия и до наших дней.

Джэм Дью показался мне вьетнамцем, но я всего лишь повар блюд быстро приготовления, обладающий шестым чувством, и о том, люди каких национальностей живут в Азии, мне известно ничуть не больше, чем о молекулярной биологии.

Гонконг, в свое время английская колония, ныне стал китайской провинцией. Главный садовник говорил на английском без азиатского или британского акцента.

Скорее всего, звали его не Джэм Дью. Собственно, в Роузленде, где обман сидел на обмане и обманом же погонял, он мог зваться, скорее, Микки Маусом, чем Джэмом Дью. Так или иначе, его не отпускала тоска по Гонконгу.

Я вышел из домика садовника, заперев дверь на замок, и вернулся под прикрытие деревьев.

Теперь, вооружившись, я мог бы почувствовать себя в большей безопасности, но я не поддался этому искушению. Личный опыт научил меня, что излишняя уверенность — прекрасный повод для судеб вывести на сцену двух или трех крепких парней в шляпах с плоской низкой тульей и узкими, загнутыми кверху полями, которые захотят запереть меня в большой морозильной камере, чтобы превратить в глыбу льда, или бросить в гигантский вращающийся барабан бетономешалки, а потом, перемешанного с бетоном, вылить в фундамент строящегося завода по переработке канализационных стоков.

Мне доподлинно известно, что парни в шляпах с плоской низкой тульей и узкими, загнутыми кверху полями всегда плохиши… и им это нравится. Наверное, так и останется загадкой, то ли такие шляпы превращают ранее мирных людей в социопатов, то ли социопаты тяготеют к таким шляпам, но министерству юстиции следовало бы провести соответствующие научные исследования.

Я продвигался на юго-юго-восток, с севера наползали облака, но впереди небо оставалось чистым, а землю заливали солнечные лучи. При других обстоятельствах я мог бы радостно гулять по лугу, напевая «Звуки музыки».

Разумеется, пусть «Звуки музыки»[20]едва ли не лучший фильм-мюзикл всех времен и народов, в нем полным-полно нацистов.

С ножовкой, замаскированной под ленч и лежащей в наволочке, я приближался к мавзолею с юга, сначала по высокой траве, потом пересек сорок или пятьдесят футов лужайки, безупречно выкошенной и пружинящей под ногами, словно перенесшейся в Роузленд из эротической грезы о поле для гольфа.

Квадрат со стороной в сорок футов, без единого окна, сложенная из светлого известняка мегамогила, радовал глаз замысловатым карнизом и барельефами, изображающими стилизованные восходы и райские пейзажи. Вход — оребренная бронзовая дверь между массивными колоннами — располагался не с северной стороны мавзолея, обращенной к особняку, а с южной.