— Не, ты не в форме, — решительно сказал я. — Дай-ка сюда гитару, сам…

— Я те дам, сам. — Пасечник глубоко вдохнул, шумно выдохнул и очень внятно для его состояния произнес: — Башка не варит, пальцы помнят.

— Ну валяй, раз помнят, — подбодрил я. — Пой.

Пасечник еще раз посмотрел на меня исподлобья и запел, аккомпанируя себе ритмичным боем. Голос у него оказался неожиданно сильный, глубокий, и практически трезвый.

Пальцы действительно что-то помнили. Даже, наверное, не помнили… Они будто выхватывали ноты из другого измерения…

Dust is on the highway,

Traffic lane markings are pale,

I crossed the threshold

And found the animal’s trail…

Mess is in my visions,

Your phantom — beyond sparkling wall,

I made an incision

And got in the derelict hall…

There’re cracks on the asphalt,

Trembling hands are covered by grime,

I found myself in

The amber hoarfrost of time…

The moon scar is in heaven,

The golden wormholes are on my way,

I’ve gone in tomorrow,

You stay in unlucky today.

Hear the scream,

See the beam,

Rasp off the ice from my heart,

Let it beat watt by watt.

Wake up!

Your time has come,

Shining curtain is just edge of the morning.

Rays of

The sun are so warm,

Look around and you’ll see: life is born again…

But something happened,

Something is wrong,

I can’t understand,

Why stasis goes on.

Your heart is still quiet,

Your eyes are still closed…

After Anabioz.

Он замолчал так же резко, как начал.

Оборвал песню, и все.

Он-то замолчал… Но последнее слово, изрезанное острыми гранями финального аккорда, еще звучало. Странно звучало, пронзительно, надрывно и как-то… неприкаянно. Это слово будто бы застряло между уже отпустившим его исполнителем и еще не принявшим миром. Будто зависло над вагоном, водной гладью, скользкими от росы склонами, серыми в предрассветной мгле домами и пустыми дворами. Над тихонько шелестящими на ветру деревьями. Над неподвижными машинами и растрескавшимися дорогами.

Оно могло в любой момент упасть или рвануть ввысь.

— Понял? — проговорил Пасечник. Совсем другим голосом, пьяным и насмешливым. Словно это не он только что пел, а другой человек. На другом языке. Выхватив частицу музыки из другого мира. — Пальцы-то, ё-моё, помнят…

Слово упало.

Я молча налил в кружку из термоса и выпил, понимая: зря, лишняя… Но в тот миг мне было плевать. Мимолетная эйфория растворилась в этой бледной утренней мгле без следа. На душе стало погано и мерзко.

Проснулся Алексей. Обвел всех тяжелым мутным взглядом, зябко поежился. Плотнее закутался в безразмерную клеенчатую куртку. Буркнул:

— Лучше б не просыпался. Ни сейчас, ни вообще… Дайте, что ли, горло промочить.

— Ты утром уйти хотел, — напомнил Женя, распутывая «бороду» на закидушке. — Утро. Энтузиазм прошел?

— Понимаешь ли, в чем дело, — вставая и дотягиваясь до очередного термоса, пробормотал Алексей, — я вот сейчас уйду, а вы сопьетесь и помрете. Я, конечно, порядочная сволочь, но…

— Погоди-и-и, — перебил кривоносый, кося глазами и все дальше ускользая из реальности в свой волшебный мир с пасекой.

— Не-е, — качнул головой Алексей. — Я такой грех на душу не возьму.

— Погоди-и…

Я слушал их пустую болтовню и понимал: нужно идти. В памяти вспыхивали и гасли осколки вчерашнего разговора про коллайдер, стену света, необъяснимые вещи, которые творятся за ней.

Да, пьянка на время отодвинула насущные проблемы, но теперь все вернулось, навалилось с новой силой…

Как там Эля? Дома ли? Если дома, что она ест? Где берет воду? Ведь уже прошло три дня! Дома нет ни воды, ни еды. Разве что крупы какие-то, да и то вряд ли: крысы и мыши, наверное, всё пожрали. Вероятно, ей пришлось выбраться на улицу. Куда она могла пойти в первую очередь? В гастроном, конечно же. Он ближе всего. Но там наверняка уже кто-то обосновался.

Я сел на матрасе. Подышал, чувствуя, как меня коловоротит. Сосредоточившись, натянул все еще мокрые ботинки и зашнуровал непослушными пальцами. Встал, схватился за бортик.

Штормило беспощадно.

— Э, отец, ты куда? — забеспокоился Женя.

Я промолчал, стиснув зубы, и постарался сконцентрироваться.

Черт вас всех возьми! За бесконечными пререканиями с Борисом, за чужими жизнями и судьбами, о которые то и дело приходится спотыкаться, за усталостью и стремлением зашториться я совсем перестал ясно видеть цель. Напрочь забыл о том, что Эле может быть гораздо хуже, чем мне.

Женя встал. Хлопнул по плечу.

— Ты б проспался, отец. Сгинешь ведь, в таком-то виде.

— Не хочу! — резко скидывая его руку, выдохнул я.

— Чего не хочешь? Сгинуть или проспаться?

Откуда мне знать? Ничего не хочу! Только бы Эля жива была!

Я развернулся, хотел было надеть рюкзак, но понял, что с ним в таком состоянии идти нереально — упаду, не выдержу. Достал несколько пакетов лапши, распихал по карманам. Подумал и прихватил бутылку минералки.

Оружие?

К черту. Не спасет в этом зверинце ничто.

Мутило просто чудовищно, но мысль, что Эля там одна, а вокруг дикий, обезумевший мир придавала сил и заставляла двигаться. Я подошел к борту вагона, взялся рукой за приваренную лестницу. Главное, не свалиться.

— Тебе в центр, что ль? — спросил Алексей, так и не поднявшись с матраса. — Так ты б лучше по берегу и через мост. Первый завален, но чуть дальше, через второй, есть проход. Потратишь лишние полчаса, зато сухим останешься.

— Пошел ты со своими советами, — обронил я, не узнавая собственного голоса, сквозь хмельную вату в ушах. — Сиди тут… как сидел.

— Да мне-то что, — обиделся мелкий. — Я-то завтра утром уйду.

— Никуда ты не уйдешь, — зло усмехнулся я. — Кому врешь-то?

— Понимаешь ли, в чем дело…

Я не стал дослушивать очередные доводы. Пусть чешет языком. Плевать.

Перекинул ногу и уперся в ступеньку. Крепче взялся за борт. Перенес вес, едва не упал. Выровнялся.

— Спиртом несет, — откладывая гитару, взволновался Пасечник.

— Дык, конечно, несет, едрить меня под хвост, — отозвался Женя. — Было б удивительно, если б не несло.