class="p1">Лидочка начала чихать — ее зябко трясло. Алмазов терпеливо ждал.

Потом сказал только:

— Ну, сука!

— Вы не имеете права!

— Помолчите, профессор, вы мне уже надоели — вы слишком типичный. Честно говоря, мне жалко Иваницкую. Она хороша собой, она молода, я был бы рад взять ее себе, но боюсь, что не рискну. — И уже обращаясь к Лидочке: — Мне надоела ваша подружка Альбина — она обливает меня слезами и соплями, ну сколько можно! Пришлось даже показать ей сегодня приговор ее супругу — по крайней мере она не выйдет из комнаты.

— Ой! — сказала Лидочка. — Как вы смели так сделать!

— Не жалейте ее, она слабый человечек, и у нее не было выхода. Она была обречена с самого начала. Выход, который я ей предложил, — наилучший. Я освободил ее от мужа, от чувства вины перед ним. Она боялась, что я сдержу свое слово и освобожу ее мужа, больше всего остального. Потому что ее муж по правилам игры, в которую она играла, должен задушить ее как изменницу. А она очень хотела жить. Теперь же она порыдает еще недельку и найдет себе нового мужчину и новую жизнь. Я к ней замечательно отношусь и надеюсь, что именно так и случится. Если, правда… — Тут Алмазов сделал довольно долгую паузу и совершенно неожиданно закончил фразу так: — Если вы, конечно, не потопите ее, как члена вашей контрреволюционной группы.

— Как так? — не понял Александрийский.

— Иваницкая, — обратился Алмазов к Лидочке, — скажи, деточка, как к тебе попал мой револьвер? Мой револьвер?

Лидочка ждала такого удара. Несмотря на болезненное состояние, она поняла, что именно в револьвере и заключается главнейшая угроза. Это вооруженный заговор, это кража оружия… Лида в панике обернулась к профессору. Неужели они сделали тут обыск или запугали профессора?

— Не смотрите, не смотрите, — усмехнулся Алмазов. — Подсказки не будет. Где револьвер?

— Какой револьвер? — сказала Лидочка, стараясь выглядеть невинно оскорбленной.

— Послушайте, граждане, — сказал Алмазов. — То, что сейчас происходит, — часть неофициальная, так сказать, дивертисмент. По сравнению с тем, в чем я вас подозреваю и буду обвинять, — это пустяк. Но я хотел бы, чтобы вы поняли всю важность этого пустяка для вас лично. Для вас обоих. Альбиночка рассказала мне, что вы, находясь у меня в комнате, куда были ею приглашены, увидели кобуру, которую я легкомысленно, скажем, как последний дурак, оставил висеть на стуле. Несмотря на просьбы и мольбы Альбиночки, которая боялась, что подозрение падет на нее, вы взяли револьвер, а я, виноват, не спохватился до сегодняшней ночи. Должен отдать вам должное — вы не производите впечатления преступницы, хотя отлично знаю, что это совсем не аргумент в юриспруденции.

Алмазов замолчал и задумчиво почесал ровный пробор, словно исчерпал известные ему слова и теперь вынужден искать новые.

«Господи, маленькая мерзавочка! — думала Лида. — Зачем же ей было обвинять меня — единственного человека, которому она сама верила… а верила ли? Я же вчера ее перепугала, потому что не вернула пистолет. И она поняла, что ей предстоит допрос — и Алмазов, конечно же, доберется до правды… и тогда она придумала почти правду, в надежде, что он поверит… и чего я сержусь на это существо? За что? Что она могла поделать?…»

— Вы не хотите мне отвечать, — вздохнул Алмазов. — И не надо. Считайте, что все обошлось, я вам поверил и сам решил нести ответственность за потерю именного оружия. Ради ваших прекрасных глаз я готов пойти на плаху. Верьте… а я вам расскажу другое. И может быть, вы умеете складывать два и два — и когда сложите, сообразите, что вам делать дальше. Только не вздыхайте и не делайте вида, что вам плохо. Вы меня внимательно слушаете?

Алмазов говорил с легким южным акцентом — нет, не одесским, а скорее ставропольским или ростовским. Конечно же, он не из Москвы, думала Лидочка, он приехал, чтобы завоевывать мир, — он Растиньяк, он покровительствует актерам или актрисам. Лидочка поглядела на профессора, тот сидел, прикрыв веками глаза, и был недвижен, даже не дышал, но пальцы, лежавшие на пледе, порой оживали и вздрагивали.

— Я буду предельно откровенен. Я приехал сюда для переговоров деликатного свойства с доктором Шавло, Матвеем Ипполитовичем. Суть этого разговора — обороноспособность нашей социалистической родины. Матвей Ипполитович был готов приложить свои усилия для того, чтобы Советский Союз вышел вперед в развитии особенной бомбы. Я думаю, вам, Павел Андреевич, нет нужды это объяснять.

— Такую бомбу сделать нельзя, — сказал Александрийский, не открывая глаз. — Это вздор, авантюра… вы лучше бы посоветовались с серьезными учеными.

— Так, значит, Шавло беседовал с вами об этом?

— А разве я спорю с этим заявлением? Он говорил, и я осмеял его.

— Я спрошу об этом его самого.

— Спросите.

Алмазов ходил по комнате — у него были замечательно начищенные сапоги, сверкающие сапоги, — и вдруг Лидочка поняла, что сапоги ему чистит Альбина. Ночью он спит — большой, мускулистый, крепкий, громко храпящий… а она чистит сапоги.

— В отличие от вас у меня такое мнение, — сказал Алмазов, — что любое оружие, которое может принести нам пользу, нужно испытать. Любое! И мы знаем о том, что среди ученых еще есть некоторые сторонники реставрации монархии и скрытые реакционеры. А также прямые враги!

Алмазов остановился посреди комнаты. Лидочке показалось, что он любуется своим отражением в сапогах. Он несколько раз качнулся с носков на пятки и обратно.

— В разгар переговоров товарищ Шавло, честный ученый и коммунист, исчез. Вот так…

Алмазов хотел, чтобы его голос прозвучал тревожно, но он был плохим актером.

— А что за спектакль вы устроили? — спросил профессор. — Зачем вы вытащили из постели больную женщину?

— Потому что вы с ней подозреваетесь в похищении или убийстве Шавло.

— Этого еще не хватало!

— Все следы ведут к вам, — сказал Алмазов. — Я уж не говорю о похищении револьвера.

Лидочка кинула взгляд на профессора. Может быть, он вернет Алмазову этот проклятый револьвер? И тут же спохватилась, даже отвернулась к стене, чтобы Алмазов случайно не прочел ее мысль: признаться в обладании револьвером для профессора было все равно что признаться в заговоре, Алмазову только этого и надо — револьвер утащила диверсантка Иваницкая, а нашелся он у вредителя Александрийского. Обоих к стенке!

— Вчера вечером Матвей Ипполитович сам сказал мне, что вы его преследуете клеветническими обвинениями, — продолжал Алмазов, не дождавшись признания.

— Какими?

— Вот это вы мне и скажете!

С трудом, опираясь на ручку кресла, Александрийский поднялся.

— А с чего вы решили, милостивый государь, — спросил он, — что доктор Шавло