зрения, убийца должен кинуть труп в пруд, а не устраивать себе трудности, подобно Тому Сойеру, когда он освобождал из тюрьмы старого друга негра Джима. Потому Лидочка была убеждена, что, если в поисках трупа даже спустят воду из всех прудов, в колодец никто не заглянет! Снимаем шляпу перед физиками! Она рассуждала так, словно уже нашла труп Полины…

Кашель миновал — теперь можно бы возвращаться. Но профессора она так и не отыскала. Хотя, вернее всего, он уже дома, пьет чай, забыв о Мате.

В лесу хрустнул сучок — Лидочка быстро обернулась. Там, на дальнем берегу, зашевелились кусты.

Лидочка замерла.

Это дикая собака, сказала она себе, а может, барсук. Это не человек. Человек — это слишком страшно.

Она кинула взгляд на дом Трубецких — до него тысяча километров — и в гору. Квадратики его светящихся окошек были недостижимы, как лунные кратеры. Лидочка стала медленно отступать — она была на открытом пространстве, а тот, другой, затаился в кустах и потому имел преимущество: он увидит, куда она бежит, и догонит ее без труда… если бы еще не эта чертова одежда! — пудовая, настолько насыщенная водой и облепленная грязью, что втащить ее в гору можно только трактором. Лидочка наклонилась и подобрала подол — руку оттягивало его тяжестью.

«Я гуляю, — колдовала Лидочка, — я медленно и с достоинством гуляю», — почему-то ей хотелось, чтобы преследователь понял, что она гуляет именно с достоинством. Она шла по плотине и проклинала себя за то, что так очевидно обратила внимание на колодец.

Если бы не это, Матя бы ее не тронул, он бы пожалел ее, ведь он не садист — его заставили обстоятельства… Лидочка сошла с плотины и побрела к дому, делая вид, что не спешит. Ей очень хотелось разжалобить Матю, и она как бы репетировала слова, что произнесет, когда он ее догонит.

— Я никому не скажу, — бормотала Лидочка, бредя вверх по дорожке, — честное слово, никому не скажу… Только ты меня не трогай, я еще так мало жила…

По замерзшему заколдованному парку голых черных деревьев, часто и мелко переступая ногами, семенила простоволосая монашка, сжимая в кулаке черный грязный подол. Монашка причитала — то ли молилась, то ли пела и часто, по-птичьи оглядывалась, будто ждала погони… Но погони не было видно — кому нужна промокшая монашенка.

Лидочка миновала погреб, не заметив этого, — ей казалось, что она, задыхаясь, несется по дорожкам и дорожки эти невероятно длинны и запутанны… Но уже был близок дом Трубецких и спасение.

* * *

Посреди дорожки стоял мужчина.

Фонарь подсвечивал его сзади, создавая силуэт памятника, какой-то средневековой фигуры — Лютера или гражданина Кале, принесшего ключ завоевателю. Виной тому был и длинный плащ, почти до земли, расширяющийся и каменный в ночном безветрии.

Лидочка замерла.

«Вот и все. Мне уже даже не страшно. Страшно, когда ждешь опасности, а потом становится все равно…»

— Лида, — негромко окликнул ее командор. — Это вы, Лида?

Памятники не окликают девушек и не сомневаются.

— Это я, — сказала Лида почти неслышно и пошла к нему, все еще не узнавая человека, но уже вспоминая его голос.

Человек откинул остроконечный капюшон плаща. Мелкие капли дождя искорками под светом фонаря принялись колотить человека по редким волосам. Лида разглядела усы, крупный нос и черные провалы глазниц.

— Пан Теодор? — сказала она. — А что вы здесь делаете?

— Глупейший вопрос, — ответил пан Теодор, склоняясь для поцелуя к протянутой руке Лидочки. Усы были мокрыми и холодными, а губы теплыми. — У нас мало времени, — сказал пан Теодор. — Давайте спустимся к беседке.

Пан Теодор, называвший себя хранителем времени, шагал впереди. Его черный блестящий плащ пришел в движение и раздулся подобно колоколу. Зачем же он в такую погоду ходит без шляпы? Неужели он не чувствует холода и дождя?

В первые мгновения встречи Лидочка была слишком взволнована, чтобы задавать вопросы. Потом, когда она, задыхаясь от усталости, часто перебирая ослабевшими ногами, волочила пудовое платье, тоже не находила сил, чтобы спросить. И только когда пан Теодор вошел в беседку и остановился, обернувшись к ней и ожидая, что она к нему присоединится, Лидочка попыталась задать главный вопрос. Но голос подвел ее. Получился невнятный хрип.

Теодор рассматривал ее, ничему не удивляясь. Беседка была открытой, отделенной от зарослей лишь подгнившими перилами, крыша протекала, вода, просачиваясь сквозь нее, собиралась в крупные капли, которые звонко и ритмично молотили по доскам пола.

— Что с Андрюшей? — спросила наконец Лидочка.

— Он передает тебе привет, — сказал пан Теодор. — Он здоров.

— Я хочу к нему! Мне все это надоело.

— Там, где он находится, женщинам лучше не появляться.

— Там опасно? Андрею грозит опасность?

— Там трудно.

— Скажите, где он. Я поеду к нему.

— Нет.

— Я вас ненавижу.

— Мы с тобой иногда должны подчиняться обстоятельствам.

— Так пройдет вся жизнь. Я не могу больше ждать!

— Если окажется, что он не сможет к тебе вскорости возвратиться, — сказал Теодор, — ты отправишься в будущее. Но сегодня я еще не могу сказать тебе наверняка…

— Он в лагере? Его арестовали?

— Может быть, ему придется оказаться и в лагере.

— За что? За что мы должны все это терпеть?

— У вас есть свобода выбора. А у них… — пан Теодор широким жестом показал на освещенные окна дома Трубецких, — выбора нет никакого. Они лишь подчиняются и погибают.

— Или убивают других, — ответила Лидочка.

— Чтобы в свою очередь погибнуть.

— Андрюша там мерзнет. — Лидочка вдруг смирилась с запретом, наложенным на ее мечты Теодором. Она поняла, что не переубедит и не разжалобит его. Теодор выполнял свой долг.

Жестом старого человека пан Теодор расстегнул плащ, вытащил большой светлый платок, вытер плешивую голову и пригладил кустистые черные брови.

— Я приехал сюда не из-за Андрея, — признался он. — Про Андрея я мог бы рассказать и в Москве. Ты не чувствуешь неладного?

— Здесь все неладно. Мне страшно.

— Вот видишь! — Пан Теодор был доволен, как врач, поставивший роковой, но точный диагноз. — Ты интуитивна. Не далее как вчера я встречался с другими хранителями времени. Мы пришли к общему мнению, что ближайшее десятилетие грозит России и всей Европе неисчислимыми бедствиями.

Лидочка смотрела на старика, не понимая. Какие бедствия для Европы, когда здесь убили Полину и пропал Александрийский?

— Напряжение временно€го поля превысило все известные нам величины, — сообщил пан Теодор скучным голосом.

— Вы знаете, что убили Полину? — спросила Лидочка. Она отчаянно всматривалась в лицо Теодора, надеясь увидеть в нем признание того, что он знает больше, чем хочет показать.

Но пан Теодор даже