они могут сделать? — запищала Марта.

— Суд — это суд, — сказал Максим Исаевич и громко вздохнул.

Александрийский сидел к Лидочке в профиль. Шум за столом стих. Вошел, опираясь на палку, старый Глазенап. Лидочка испугалась, что идиот Филиппов и его привлечет к суду, но Филиппов промолчал. Он уселся на свое место, луч света, отразившись от стоявшей перед ним начищенной кастрюли с кашей, попал ему в глаз, и глаз сверкнул, как у дракона. Кастрюля… Надо будет вернуться в комнату до Марты и посмотреть в конце концов, что в той кастрюле!

— А когда будет суд? — спросила Лидочка у Максима Исаевича.

— Спроси меня чего-нибудь полегче, — сказал тот, потом добавил: — Филиппов сначала посоветуется со своим активом.

— И с начальством, — добавила Марта. Она была зла. — Никогда не подозревала, что человек может быть так неблагодарен!

— А он тебе должен быть благодарен? — спросил Максим Исаевич, прищурившись. Щечки его порозовели.

— Разумеется, — сказала Марта и добавила, чтобы у собеседника не оставалось сомнений: — За мою бессмертную красоту.

Лидочка ждала, когда появится подавальщица. Сегодня смена Полины. Если все, что было ночью, — бред фантазии, то Полина сейчас войдет.

С двумя чайниками кофе с молоком вошла незнакомая старуха в белом нечистом халате. У старухи было много золотых зубов — она, видно, гордилась ими и все время улыбалась.

Когда старуха поставила чайник на стол неподалеку от Лидочки, та спросила:

— А где Полина?

— А кто ее знает, эту барыню, — рассердилась вдруг старуха. — Я что, нанималась вам чаи разносить, да? Мое место на кухне, посуду мыть, мне не платят, чтобы я чайники носила!

Лидочка поковыряла ложкой в каше. Налила себе кофе. Кофе был суррогатный, жидкий, невкусный и уже остыл. Она ждала только, когда поднимется из-за стола Александрийский. Он не спешил. Придется подождать его в гостиной.

Выходя из дверей, она оглянулась — сразу несколько человек смотрели ей вслед — Матя, Алмазов, Александрийский, президент. Каждый взгляд Лидочка ощутила отдельно, как различные прикосновения.

Лидочка подошла к картине, изображавшей несчастную жертву крепостнических повадок Трубецких. Девица смотрела печально, словно догадывалась о грядущей судьбе. Или о ней знал художник. «Может, успею сбегать наверх, к себе в комнату, погляжу наконец в эту кастрюлю!»

Но как только Лидочка пошла к выходу из гостиной, в дверях столовой появился Александрийский. Он шел быстрее обычного.

— Как хорошо, что вы догадались подождать, — сказал он.

— Я специально вышла.

— Вы готовы отправиться на прогулку?

— Конечно.

— Тогда пойдемте, не тратя времени даром, пока все еще за столом.

Лидочка помогла Александрийскому одеться, потом оделась сама. Из столовой вышел Пастернак. Он спешил. Увидев Лидочку, он сказал:

— Простите, я хотел проститься с вами. Я сейчас уезжаю.

— Как жалко, — искренне сказала Лидочка.

— Я хотел вам сказать, что 20 ноября у меня должен быть вечер в Доме железнодорожников. Если вам интересно, приходите.

— Большое спасибо, — сказала Лидочка.

— Тогда я с вами прощаюсь. Через десять минут уходит грузовик, они за продуктами поедут и меня захватят.

— Я была рада с вами познакомиться, — сказала Лидочка. Она почувствовала, что Пастернаку не хочется с ней расставаться. Он будто ждал еще — последних, нужных слов, но слов не получилось.

— Лида, — сказал Александрийский отцовским голосом, — нам пора.

— Простите, — сказал Пастернак, — до встречи.

Лидочка посмотрела, как Пастернак через две ступеньки легко взбежал на второй этаж. Она открыла дверь, пропуская Александрийского вперед. У него была узкая согбенная спина. Александрийский еще в дверях стал раскрывать большой черный зонт. В лицо колотил промокший ледяной ветер. Зонтик никак не раскрывался, его рвало из рук профессора.

— Давайте я сама, — сказала Лидочка. Она вышла на улицу, раскрыла зонт и быстро повернула его горбом против ветра. — Мы куда идем? — спросила Лида.

Стало холодно, ее москвошвеевское полушерстяное пальто пропускало ветер и через несколько минут пропустило бы и воду. Вокруг был влажный сумрак, и парк вдали скрывался, расплывался в водяном мареве. За последние два дня деревья совсем облетели — лишь кое-где дергались под ветром последние желтые листья. Две белки перебежали дорожку перед Лидой и стремглав кинулись вверх по толстому кленовому стволу.

— Сорвут заготовки! — крикнул Александрийский.

— Кто сорвет? — не поняла Лидочка. — Кулаки?

— Погода плохая, — серьезно ответил Александрийский. — Белки не смогут положить в закрома собранный урожай.

— Мне их жалко, — сказала Лидочка.

— Вы не правы. Сначала надо выяснить их классовый состав. А потом уж жалеть. Под видом белки может скрываться классовый враг, вы подумали?

— Я подумала, что вам лучше помолчать на такой погоде, — сказала Лидочка. Она остановилась и под защитой зонта, который с трудом удерживал профессор, вытащила провалившийся под пальто шарф, отчего грудь Александрийского была совершенно открыта. Затем Лидочка перехватила зонт, который профессор с трудом удерживал, потому что ветер стучал и ломился в него, как будто пришел с обыском.

Они вышли за ворота усадьбы — широкая дорога вела вниз, мимо кладбища к прудам и основному въезду, другая, от ворот направо, — к каким-то хозяйственным строениям.

На развилке стояла массивная старая церковь, дверь в которую была полуоткрыта, и внутри было темно, а на полу были видны рваные листки бумаги.

Александрийский взял Лидочку под руку и повел направо. Пришлось идти по скользкому глинистому валику между наполненными водой колеями. Лидочка перепрыгнула через колею и пошла по обочине, держа перед профессором зонт. Сама она уже успела промокнуть.

Профессор не оценил этой жертвы.

— Мы идем в гости к Полине, — сказал он. — Жаль, что вы проспали, но я надеюсь, что мы успеем туда первыми. И все тайны разрешатся сами собой.

— А вы знаете, где она живет?

— Я узнал сегодня утром.

— Как?

— Не важно.

— Значит, вы мне поверили?

— Разумеется, я вам поверил! Ведь кто-то уронил китайскую вазу. Но мне хотелось бы услышать ваше мнение — кому нужна была ее смерть?

Фраза была позаимствована из рассказа Конан Дойля, но, видно, у Александрийского не было в памяти других пособий в сыскном деле.

Лидочка подумала, что теперь глупо скрывать от профессора то, что ей было известно о Полине. Ведь почти наверняка причиной ее смерти стал разговор в умывальной. И Лидочка пересказала исповедь Полины о насильнике Мате.

Александрийский был настолько увлечен рассказом, что остановился, спрятал, наклонившись, голову под зонт и непроизвольно перебивал Лидочку восклицаниями: «Нет, ты только подумай!», «Вот наглец!», «Вы говорите, поезд Троцкого?». А когда Лидочка закончила рассказ появлением нечаянного свидетеля — Альбины, профессор, охваченный детективным азартом, сжал худые кулаки и громко произнес:

— В лучших традициях Агаты Кристи! Вы знакомы с Агатой?

— Нет.

— Это английская писательница. Уже сегодня