каким образом Полина будет убита.

— О нет! — С таким криком Полина кидает кастрюлю и убегает по коридору, крышка с кастрюли падает и катится отдельно, но внутри кастрюли — такое клокотание пара, что невозможно разобрать, в чем же ее тайна. Вместо того чтобы схватить, как от нее ожидалось, кастрюлю и прекратить преследование подавальщицы, Альбина выставляет вперед иглу и стремительно приближается к Полине. Лидочка пытается предупредить Полину, которая не смотрит на преследовательницу, что ей грозит смертельная опасность, но изо рта не вырывается ни звука, будто рот набит пастилой… От страха и отчаяния Лидочка открыла глаза и поняла, что нечаянно заснула и сцена преследования Полины Альбиночкой — не более как кошмар. В комнате стало чуть светлее. Лидочка приподнялась на локте и увидела, что окно из черного стало светло-серым. И слабый свет проникал в комнату, освещая вздернутый к потолку профиль Марты — куда более жесткий и старый, чем наяву, когда Марта следит за выражением своего лица. Как бы почувствовав взгляд Лиды, Марта повернулась на бок и потянула на себя одеяло.

На часах было около восьми. Слышно было, как медленно и обыкновенно просыпается дом, как доносятся откуда-то человеческий разговор, шаги, звук падающей воды и переставленного стула. Почему так страшно? И сразу Лидочка вспомнила ночные беды и даже хотела привстать, поглядеть, не вернулась ли мертвая Полина, но поняла, что это тоже психоз, продолжение кошмара, — с возвращением дня Полины уже не может быть. И никаких убийц… от этой счастливой мысли Лидочка свернулась клубочком и заснула глубоко, без снов, как будто намеревалась спать весь день.

И тут же ударил гонг!

Страшно и тревожно, словно вызывал не на завтрак, а на Страшный суд.

— Заткнись! — закричала спросонья взбешенная Марта. — Заткните ему глотку.

Гонг ударил снова — из какого же металла он сделан, если звук его проникает сквозь стены и двери, забирается под одеяло и подушки?

Глава 5

24 октября 1932 г.

Лидочка закрыла уши. Кровать Марты заскрипела.

— Я знаю, — сказала Марта с отвращением. — Это Филиппов. Он садист. Я в этом убедилась вчера — ты не представляешь, какой он садист!

Марта потрясла Лидочку за плечо, чтобы та просыпалась, — Марте не хотелось страдать в одиночку.

— Какой? — сонно спросила Лидочка.

— А такой, что оставил меня с носом. Импотент — это самое высшее выражение садизма!

Лидочка не могла не улыбнуться.

— Ну и рожа, — продолжала Марта, и Лидочка догадалась, что она глядится в зеркало на стене. — Еще вчера я была соблазнительной молоденькой графиней — а сегодня кто? Сегодня я кухарка, которая так и не научилась управлять государством.

Кухарка… что же связанное с кухаркой? Конечно же, кастрюля. Что с кастрюлей? Может, Полина ночью приходила именно за кастрюлей? Но как поглядишь, если Марта возвышается над тобой и глаз с тебя не спускает?

Лидочке бы удалось изгнать из головы мысль о Полине, если, надевая халатик, чтобы бежать в туалетную, она не увидела бы на нем след крови — полоску, оставленную вчера. Даже затошнило. Захотелось тут же улечься обратно в постель и, дождавшись, пока Марта уйдет, быстро собрать свои вещи и бежать отсюда.

Но Марта не собиралась уходить без Лидочки.

— Скорее, скорее, ты не представляешь, какой он поднимет скандал! Он будет требовать нашего изгнания — так уже было, — и пропадут наши денежки за путевки, не говоря уж о письме в местком. За безнравственное поведение. Самое уморительное, что я, кроме него, ни с кем безнравственным поведением не занималась. Где справедливость, граждане судьи?

Стараясь не глядеть на полоску крови на халате, Лидочка надела его, потом опустилась на колени и полезла под свою кровать, чтобы поглядеть, стоит ли там злополучная кастрюля. Но ничего увидеть толком не успела, потому что Марта требовательно заявила:

— Не будь дурой, Иваницкая! Твои туфли стоят у моих ног. Только последний идиот будет искать их под кроватью.

Так что пришлось обуваться под строгим взглядом Марты.

В умывальной, куда они пришли последними, Марта все торопила Лиду, и Лида поняла, что любовница самого президента настолько трепещет его гнева и изгнания, что не смеет войти в столовую одна, без Лиды. И когда они шли в столовую, Марта подгоняла Лиду, как надсмотрщик — дядю Тома, Марта дала ей понять, что теперь, добившись своего — сладкого тела Марты Ильиничны, — Филиппов постарается выжить ее из санатория, опасаясь, что она проговорится кому-нибудь об их близости и уменьшит его шансы в будущем удержать место. Оказывается, выборная должность президента республики курировалась ГПУ, точнее, отделом товарища Алмазова, потому что в Узкое порой привозили иностранные делегации и отдельных выдающихся представителей зарубежной научной и литературной мысли — так что президент Санузии не мог быть случайным человеком.

Лидочка шла в столовую, не думая о Полине и о ночных делах. Ею овладела странная тупость, ей было все равно, куда она идет и почему, и ее даже удивило обычное утреннее веселье в столовой, смех и громкие голоса молодежи на «камчатке», ее изумило то, что ничего не подозревающий Пастернак мирно беседовал с какой-то толстой дамой в пенсне, что Александрийский, хоть и был бледнее обычного, спокойно уплетал рисовую кашу, и никому не было дела до нее и Полины… А где подозреваемые? Лида поглядела на место Мати — его там не было, но тут же обнаружилось, что это открытие и гроша ломаного не стоило, потому что именно в тот момент Матя, проходя мимо Алмазова, наклонился, что-то сказав.

Президент Филиппов постучал ложкой по пустой кастрюле и воскликнул:

— Второй удар гонга уже был!

— Был! — поддержали его нестройно за столами.

— Отдыхающие из девятнадцатой комнаты за два дня умудрились во второй раз безнадежно и преступно опоздать к завтраку. И если в первый раз мы ограничились выговором, то сейчас, я думаю, мы не имеем права либеральничать!

Филиппов был маленький, худенький, толстовка на нем казалась мятой и несвежей.

Лида взяла за руку замершую, как кролик перед коброй, Марту и уверенно потянула к столу.

— Вы меня слышите? — постарался рычать президент.

— Слышу, слышу, — ответила Лидочка, усаживаясь на свое место.

— Мы устроим общественный суд! — кричал президент.

— Общественный суд! Ура! — «Камчатка» буйствовала, ликовала; предстояло зрелище. В такую погоду перспектива драматического зрелища всегда радует.

Пастернак поморщился. Николай Вавилов наклонился к брату, заговорил не улыбаясь. Матя уткнулся в тарелку. Алмазов презрительно смотрел на президента, а Альбиночка смотрела на Алмазова.

— Только не бойтесь, — прошептал, склонившись к самому уху, Максим Исаевич, — мы что-нибудь придумаем.

— А что