— Докопался, значит? Ну-ну, — раздался спокойный голос невидимого Бузунько. — Да ты садись, чего встал как вкопанный? И дверь закрой.

Пахомов замер, но потом послушно закрыл дверь и тут же увидел майора. Тот стоял прямо за дверью, около небольшого шкафчика в углу кабинета, и поливал какое-то растение в коричневом глиняном горшке. «Надо загнать его в угол», — подумал Антон, глядя на невозмутимого Бузунько, который и без того находился в углу. Впрочем, до заготовленной речи дело не дошло — майор умело перехватил инициативу.

— А что мне было делать?! — развел руками Бузунько, проходя со стеклянным графином обратно к столу. — А?

Этот простой вопрос поставил Антона в тупик.

— У меня был приказ, — продолжил майор, поливая кактус на подоконнике. — Но только давай не будем сейчас шекспировские страсти здесь разыгрывать. Ты — не Отелло, я — не Дездемона. Тебя интересует, откуда я знаю, зачем ты пожаловал. Ну, так это просто. Как ты про газету меня спросил, я сразу понял, что это лишь вопрос времени, через сколько ты у меня в кабинете нарисуешься. Вот ты и нарисовался. Правда, немного раньше, чем я ожидал. Звонил кому-нибудь?

Антон внутренне поаплодировал догадливости майора.

— Звонил, звонил, — угрюмо подтвердил он.

— Я так и понял, — сказал Бузунько и поставил графин на стол. Затем, крякнув, опустился на стул.

— Но, Петр Михайлович, как же так?!

— Да вот так! — резко оборвал его майор. — Приказы не обсуждаются.

— Да какие приказы? Вы можете толком объяснить, что происходит?

Антон с досадой отметил про себя, что этим классическим метафизическим вопросом исчерпывается весь его заготовленный монолог — спрашивать больше было, собственно, и не о чем.

Майор вздохнул, побарабанил пальцами по столу, затем встал и подошел к двери. Там он высунул голову в коридор, затем всунул ее обратно и закрыл дверь.

— Ты, Антон, многого не понимаешь, да и я не совсем все понимаю. Раз пошла такая пьянка, готов поделиться своими знаниями. Но когда я это скажу, — понизив голос, продолжил Бузунько, снова садясь за стол, — кроме нас двоих, об этом никто не будет знать. По крайней мере, еще пару дней. Так что прими это к сведению. Да, было в конце ноября большое совещание, и меня вызвали. Наверх. Сказали, мол, есть вот такая задумка, провести ГЕНАЦИД в жизнь. Но, ты ж понимаешь, Россия — не Люксембург какой-нибудь, тут такие масштабы, что одна маленькая осечка — и привет, полпланеты на ушах. Тут не семь, тут семьдесят семь раз отмерь, и всё мало будет. Вот и было принято решение проэкспериментировать для начала — мол, если в отдельно взятой глухой деревне ГЕНАЦИД пройдет испытание успешно, они его тут же после Нового года и повсеместно объявят. Так что мы вроде летчиков-испытателей получаемся, а?

И майор дружелюбно подмигнул Антону, как будто действительно стоял на взлетной полосе, готовясь испытать очередную модель самолета.

— Только мы?

— Насколько я знаю, да. Ты меня только не спрашивай, почему именно мы. Может, какие соображения были, а может, и ткнул просто кто-то пальцем в карту. У них там наверху сам черт ногу сломит. В общем, с нас начали.

— Но ведь…

— Утечка? Конечно, боялись. Но, с другой стороны, всех райцентровских на молокозаводе заранее предупредили, что, мол, проводится такой социальный эксперимент в Больших Ущерах, что, если кто спрашивать будет, кивайте головой и молчите — вот они и молчали.

— И библио.

— И библиотеку твою не просто так, а специально к этому указу обогатили. Закрыли две ближайших, чтоб недостатка в материале не было. А что тебе не нравится?

— А потом…

— Потом никто обратно ничего не повезет, не волнуйся. Что сделано, то сделано. Книги останутся у нас.

— А спецвыпуск…

— Спецвыпуск отпечатали в райцентре. Извещения тоже. Но ты пойми, это ж не баловство какое, мы же тут не в солдатиков играем, это ж с ведома. — Бузунько поднял указательный палец наверх и, не поднимая головы, завел зрачки под веки, — ты понял, кого.

Антон проследил за направлением пальца и уткнулся взглядом в большое мокрое пятно на потолке. Затем снова перевел взгляд на майора.

— Но зачем?

— Что «зачем»? Зачем с нас начинать? Да я ж уже…

— Да нет, я говорю, зачем все так секретно, почему нельзя было в открытую объявить эксперимент, так, мол, и так? Зачем весь этот цирк?

— Но-но-но! — сурово оборвал его майор. — «Цирк»! Ты словами-то такими не бросайся, не ровен час грыжу заработаешь. А в открытую они не захотели. Долго объяснять, ну, в общем, был у них прецедент. Запускали какой-то нацпроект не самого хм-м… популярного характера и решили не темнить, все народу выложить, как есть. Мол, с вас начинаем, потому что верим в вас. А те: а почему с нас? А эти: а с кого, если не с вас? А те: начните с соседей — их не жалко. А эти: а вы нам не указывайте, мы решили испытание с вас начать. А те: мы не ракета, чтоб нас испытывать. Ну так там такая буча поднялась, аж до неба полыхнуло.

— А здесь решили, если по-тихому, то, значит, не полыхнет?

— Не должно, — не очень уверенно ответил майор.

— Но меня-то.

— Да! — снова перебил его Бузунько. — Да, я настаивал на том, чтоб тебя в это дело посвятить. Одному-то сложнее. Да и Черепицына можно было бы подключить. Одним больше, одним меньше — невелика разница. Но они там и слушать не стали. «Если всех посвящать, то эдак никакой секретности на вас не напасешься». А я что? У меня приказ. Мне и так Митрохин каждый божий день плешь проедает.

Майор встал и придвинул свой стул к стулу Антона. Это, видимо, должно было добавить доверительности в разговоре.

— Послушай, Антон, осталось два дня. Завтра проведем предварительный экзамен, послезавтра основной. Комиссия приедет. А послепослезавтра ты уезжаешь. Навсегда. Так чего ты кипятишься? Ну не личное же я тебе оскорбление нанес?

Антон пожал плечами, как обидевшийся ребенок, которого напрямую спрашивают, не обиделся ли он, — сказать, что обиделся, гордость не позволяет, сказать, что не обиделся, не позволяет обида.

— Давай, Антон, только без этих глупостей, — раздраженно произнес майор. — Никто ж из тебя лично дурака не делал. Как и из всех остальных. Есть такое слово «секретность». И потом… на обиженных воду возят!

И майор натужно засмеялся.

— Да и сам подумай, какую мы глыбу с места сдвигаем, какой национальный проект в жизнь проводим! И на нас такая ответственность! Да тут хоть к черту в зубы, лишь бы не обосраться.

Пахомову показалось, что Бузунько убеждает уже не столько собеседника, сколько самого себя в том, что все, в общем и целом, правильно и не смертельно. «Люди — не роботы, — подумал Антон, — когда им приказывают, а они должны слушаться, они пытаются для себя оправдать любое решение руководства, иначе им будет сложно его выполнять. Солдаты в финскую войну тоже кричали „За Родину! За Сталина!", как будто Финляндия собиралась отнять у них и то, и то. Но ведь просто убивать и подставляться под пули они не могли. Им нужна была какая-то мотивация, пусть идея мировой революции или даже абсурдная идея защиты Родины от рассвирепевших финнов, лишь бы не тупое смертоубийство. Так и здесь. Сидит Бузунько и вещает мне что-то про эксперимент, пытаясь убедить самого себя в чем угодно, лишь бы не в том, что его руководство все делает через заднее место».