– Лев – горит.

– Тем хуже для тебя.

– Прошу тебя больше этого не касаться.

– Да мне все равно! Делай что хочешь, только потом не плачь.

– Не заплачу.

– Давай вернемся к Акчурину, иначе мы опять поругаемся.

– Открылась очень неприятная и, я бы сказала, грязная история, – сказала Надежда.

– Нас это как-то касается? – обеспокоенно поинтересовалась Ираида Самсоновна.

– Некоторым образом.

– Давай говори.

– Акчурин – отец ребенка Анфисы Мешакиной.

– Да нет… – Ираида Самсоновна удивленно уставилась на дочь. – Он – друг семьи.

Надежда уточнила:

– Милый друг.

– По Мопассану? – уточнила Ираида Самсоновна.

– Еще хуже.

– Боже мой!

– Акчурин соблазнил девочку, когда они отдыхали в Ницце.

– Как это гадко!

– Кроме того, он был любовником Леси.

– Я не желаю этого знать… Все это гадость и грязь…

– Акчурин узнал о родах Анфисы и решил, что является отцом этого мальчика.

– Он признался в этом Мешакину?

– Не того Акчурина знаешь. Он предпочитает действовать скрытно. Не представляю, что будет с Акчуриным, когда об этом узнает прокурор Мешакин.

– Даже подумать страшно.

– Акчурин планирует отобрать сына у приемных родителей.

– Этого нельзя допустить! – решительно заявила Ираида Самсоновна.

– По-видимому, у него есть методы воздействия, иначе бы он не был в этом уверен.

– Но зачем он явился к нам?

– Чтобы получить подтверждение того, что роды Анфисы – реальность. Я случайно проговорилась, что ребенок – мальчик, и он страшно обрадовался. Акчурину не дает покоя мысль, что в адвокатской конторе он все еще сын.

– Вот и пусть рожает своих! Он женат?

– Они с женой бездетны.

– Тогда он ни перед чем не остановится, – трагически прошептала Ираида Самсоновна.

– Я не знаю, что делать.

Ираида Самсоновна тронула руку дочери и с неподдельной грустью сказала:

– По вечерам я часто думаю про нас с тобой. Вспоминаю прошлое и виню себя за то, что мало уделяла тебе внимания. Прости меня, Наденька. У тебя было несчастливое, одинокое детство. Я лишила тебя отца и не стала хорошей матерью, когда он ушел. Мне казалось, что главное – одеть, обуть и выучить в институте. Теперь я так не думаю и понимаю, что упустила самое главное.

– Давай не будем об этом, мама…

– Нет, я должна тебе это сказать. Пожалуйста, дослушай. Я очень виновата перед тобой. Соседи видели тебя чаще, чем я. Ты росла одинокой девочкой в маленькой комнате большой коммунальной квартиры. Когда я вспоминаю, что могла оставить тебя одну на несколько дней, я проклинаю себя. – Ираида Самсоновна вдруг заплакала.

– Прошу тебя, мама. В конце концов, ты работала и уезжала не просто так. И потом, у меня была соседка Светлана.

Ираида Самсоновна улыбнулась сквозь слезы:

– Святая женщина. До сих пор молюсь о ней в церкви. Светлая память.

– Мне не хочется вспоминать об этом.

– Ну, хорошо, не будем. – Ираида Самсоновна вытерла платочком глаза: – У нас сегодня будут еще примерки?

– Их проведет Соколов. Он разве не говорил?

– Валентин Михайлович уже три дня со мной не разговаривает.

– Из-за Власова?

– По-видимому – да.

– И что ты собираешься делать?

– Пока не знаю. Поживем – увидим.

Надежда встала со стула:

– Пойду к себе. – Выйдя из кабинета матери, она встретила Викторию и спросила: – Вы ко мне?

– Если не заняты.

– Проходите, – Надежда открыла дверь и впустила ее в кабинет.

Виктория остановилась у входа и неуверенно сказала:

– Мне нужно вам кое-что рассказать…

– Присядем на диван, и расскажете, – Надежда уселась первой и дождалась, пока рядом с ней сядет Виктория: – Что стряслось?

– Я должна была рассказать раньше, но я не была уверена.

– В чем?

– Есть ли в этом какой-то смысл.

– Насколько я понимаю, теперь смысл появился? – ободряюще улыбнулась Надежда.

– Теперь – да, – проговорила Виктория. – Я узнала, что Шимаханского отравили в примерочной.

– Откуда вам это известно?

– Со мной говорил следователь. Он считает, что таблетки были подмешаны в кофе. – Виктория подняла на Надежду полные испуга глаза: – Но ведь его подавала я!

– Осташевский в чем-то вас обвинил?

– Пока нет.

– Так что же вы так перепугались? У вас уж точно не было причин убивать Шимаханского. Это очевидно. И пока следователь не докажет обратное, вы в безопасности.

– А как же пропавшая чашка? Он может решить, что я специально ее спрятала, чтобы никто ничего не понял.

– Если бы вы отравили Шимаханского, вы бы помыли чашку и поставили ее в буфет. Она пропала лишь потому, что кто-то не хотел оставлять следов. У этого человека не было времени мыть чашку, поэтому он или спрятал ее, или унес с собой, что менее вероятно. Такую крупную чашку легко заметить в кармане.

– Вы тоже думаете, что таблетки подсыпали во время примерки?

– Выходит, что так, – подтвердила Надежда.

– Но там не было никого, кроме Шимаханского и Тищенко.

– Мы с вами не можем этого знать наверняка.

– Но Тищенко сказал… – начала Виктория.

Надежда ее прервала:

– Не будем об этом рассуждать. Следствие разберется.

– Пока они разберутся, меня посадят в тюрьму.

– Не посадят, мы будем бороться. У нас есть Фридманович, – заверила ее Надежда и спросила: – Это все, о чем вы хотели сказать?

Виктория помотала головой:

– Нет, не все.

– Тогда поспешите, потому что мне нужно работать.

– В тот вечер, когда я готовила кофе для Шимаханского, к буфету подошел тот самый фотограф.

– Та-а-ак… – протянула Надежда.

– Он попросил томатного сока.

– А разве на фуршетном столе его не было?

– К тому времени сок закончился, но в моем холодильнике всегда есть запас.

Надежда удивилась:

– Почему Власов не обратился к официантам?