Как вдруг….

Как вдруг мне предложили возглавить нефтяную компанию. Ту самую, которую сейчас возглавляю.

Кто предложил?

Ее тогдашний владелец. Мой отец.

…

— Но скажите мне, Лола Амировна, вы, конечно же, задумывались над той цепочкой загадочных — если не сказать мистических! — событий, которые каждый раз, позволяли вам избежать смерти? Что это — неслыханная милость судьбы? Или она в неоплатном долгу у вас, и сейчас просто платит по счетам? Или Ангел— хранитель ваш так усерден? Что это — чудо? Или закономерность?

— Чудесная закономерность…. А если серьезно, меня, знаете ли, посещает иногда одно странное ощущение. Будто я не человек вовсе, а большая, механическая кукла, наделенная, впрочем, способностью думать и чувствовать. До поры до времени хозяйка — или хозяин, а может — хозяева? — хранили куклу в коробке, и не слишком о ней заботились. Но потом в ней возникла нужда. Тогда куклу извлекли из коробки, поместили в эпицентр некоторых событий, заставили играть отведенную роль. Кукла стала важной, и потому хозяева тщательно оберегают ее, никому не позволяют сломать или причинить вред.

— Но какие же могут быть хозяева у вас? Вы сама теперь хозяйка… медной, вернее, нефтяной горы.

— Тогда уж… моря. Разумеется, в действительности, никто мною не управляет, кроме обстоятельств. И интересов дела. Но это — в действительности. Я же говорила о собственных ощущениях. Смутных притом….»

Лена долго рассматривала фотографию на глянцевом развороте журнала.

Ничего особенного.

Узкое лицо.

Высокие скулы, миндалевидный разрез глаз.

Взгляд умный, но немного напряжен, пожалуй.

Вполне объяснимо — после пяти-то покушений!

«Личное состояние, по оценкам экспертов, составляет примерно четыре миллиарда американских долларов…» — написано в журнале

Кто играет такими дорогими куклами?

Вот в чем вопрос?

Уединение затянулось.

Секретарь, наконец, решилась его нарушить.

Елена Павловна, пришел ответ издательства.

Новость была долгожданной.

Год назад солидное московское издательство вместе с Международным институтом практической психологии объявило конкурс.

Ученым и практикующим психологам предлагалось написать солидную монографию по проблемам современной психотерапии.

Победившую работу издательство бралось опубликовать в России, а институт — перевести на другие языки и обеспечить публикацию в разных странах.

Перспективы для автора открывались самые блестящие.

Помимо солидного гонорара, разумеется.

В борьбу вступили многие известные и очень известные в профессиональном мире персоны.

Елена Павловна Корсакова оказалась в их числе.

Настало время подведения итогов.

Лена распечатала конверт.

Победителем конкурса стал человек, хорошо ей известный.

Нельзя сказать, что он был плохим специалистом, но все же известие, о его победе вызвало у Лены всплеск ревнивой обиды.

Олег Неведомский был личностью довольно яркой, но было в этой яркости нечто лубочное.

Не стиль — а стилизация.

Не речь — а публичное выступление.

С обязательной установкой — непременно публике понравиться.

Потому говорил и писал всегда только то, что аудитория хотела услышать.

Впрочем, справедливости ради следует заметить — почти всегда угадывал верно.

Ошибался редко.

Он вообще, большую часть жизненной энергии тратил не на то, чтобы быть, а исключительно — казаться.

Сам придумывал про себя легенды, распускал слухи, пускался во все тяжкие, ради дружбы с нужными журналистами, легко разбалтывал профессиональные секреты, выдавал тайны.

Чужие, разумеется.

«Теперь поедет по миру. И так же станет лукавить, позерствовать, завираться… — подумала Лена — Но — что ж поделать?! Выбрали его. Значит, было за что! А вот завидовать стыдно. Так-то, матушка!»

Письмо благополучно отправилось в корзину.

А обида осталась.

Настроение с утра было отвратительным.

В правительственную резиденцию, где обитала Елена Владимировна Горина, он приехал с опозданием на двадцать минут.

Съемочная группа нерешительно топталась в холле, и он, не сдержавшись, дал волю эмоциям, обозвав людей овечьим стадом.

Дебилами, не способными шагу ступить без начальственного пинка.

Пресс— секретарь встретил их у лифта.

Высоченный, тощий парень, напуганный и заносчивый одновременно — классический образ чиновника от журналистики.

— Вы опоздали — сердито начал он, вместо приветствия.

— И что теперь? — Сергей немедленно ощетинился в ответ.

Статус одного из руководителей канала позволял игнорировать неудовольствие пресс— секретаря.

К тому же это было еще неизвестно, кто кому, собственно, оказывает честь?

Горина — ему, тем, что согласилась на интервью.

Или он — Гориной, тем, что соизволил приехать лично. Последнее время герои его программ, по большей части, сами приезжали в студию.

Чиновник, надо полагать, понимал это не хуже него.

Ввязываться в спор он не стал.

Просто насупился.

И угрюмо молчал.

Просторный кабинет Гориной на некоторое время отдан был в их распоряжение.

Группа подключала аппаратуру, выставляла свет.

Симонов застыл у окна, будто бы разглядывая живописные окрестности.

На самом деле, окрестностей он не замечал.

И ничего не замечал.

В голове было пусто и гулко, как в студийном павильоне после съемок.

Внезапно подумал:

О чем, собственно, говорить с ней сейчас?!

Пресс — секретарь— тут — как — тут — словно подслушал мысль:

— Вы так и не прислали вопросы.

— Елена Владимировна не просила никаких вопросов.

— Но я потом звонил и просил…. А вы обещали…. О чем вот теперь будете говорить?

— А, что Бог на душу пошлет, о том и будем! Верно, Сергей Александрович? — Горина появилась на пороге неожиданно.

Свежая.

Подтянутая.

Улыбчивая.