— Вижу, что вы умеете быть вежливой, если хотите, — пробурчал старик.

«О чем это он? — подумала Елены. — О моем реверансе?»

— Crazie, ваша светлость. — Она попыталась улыбнуться, но тщетно.

— Говори по-английски, женщина, — продолжал старик. — Иначе я тебя не пойму.

«Значит, это не просто беседа, — испытание», — со вздохом подумала Елена. Она чуть наклонила голову и все же заставила себя улыбнуться.

— Да, милорд, конечно…

— Я слышал ваше пение у принца-регента, синьора, и хочу нанять вас петь в моем доме на следующей неделе, — продолжал старик. — Что скажете?

Елена ожидала чего угодно, но только не этого. Более того, она даже не понимала, что означала эта его просьба. Такая просьба могла быть шагом к примирению, но с другой стороны — и своеобразным оскорблением.

Немного подумав, Елена ответила так, как ответила бы любому незнакомцу:

— Благодарю за честь, ваша светлость. Но дело в том, что я не пою за деньги. Если же вы хотите просто пригласить меня спеть для вас, то в моем распоряжении есть джентльмен, ведающий такими делами и знающий мои планы. И он может это устроить.

— Значит, вы отклоняете приглашение и усложняете дело? — проворчал герцог. — Что ж, пусть ваш джентльмен обратится к моему, — сказал он с насмешливой улыбкой. — Роджерс все устроит.

Елена сдержанно кивнула:

— Хорошо, ваша светлость.

А герцог вдруг уставился на нее с удивлением и спросил:

— Но если вам не платят за пение, то почему же вы этим занимаетесь?

— Потому что петь — мое призвание, милорд. А мое единственное желание — доставлять людям удовольствие.

— Какие благородные чувства! — Герцог усмехнулся. — Но я ни на мгновение вам не поверю. Если бы вы действительно пытались доставлять людям удовольствием, вы не стали бы тем вечером петь вашу балладу.

Значит, он узнал эту песню. Что ж, он прав. Она спела ее из самых низменных побуждений.

— К тому же, — продолжал Бендас, — то, что вы даете даром, никто никогда не оценит по достоинству.

— Цена значения не имеет. Я не собираюсь делать пение своим ремеслом.

Их беседа принимала опасный оборот.

— Ах вот как? Хотите, чтобы в свете вас принимали за леди?

— Я и есть леди, ваша светлость.

Елена уже хотела вспылить, но в последний момент сдержалась, сообразив, что герцог скорее всего именно на это и рассчитывал. Вероятно, он пытался вывести ее из себя, чтобы выставить перед обществом в другом свете. Но что же ей в таком случае делать? Просто развернуться и уйти? Нет, это было бы унизительно. Что ж, тогда она все-таки…

— Прошу прощения, Бендас. — К ним неожиданно подошел Мерион. — Видите ли, маркиз обещал показать синьоре Верано картину кисти Каналетто, доставленную ему из Италии.

Мерион не слышал, о чем говорили Елена и Бендас, однако заметил, что она теряла самообладание, чего добивался Бендас, судя по всему, и именно поэтому он поспешил ей на выручку. Взяв ее под руку, он сказал:

— Так что прошу нас извинить.

Бендас нахмурился, однако промолчал. Елена же вздохнула с облегчением и поспешила отойти подальше вместе со своим спасителем.

— Сплетники наблюдали за нами? — спросила она вполголоса.

Мерион взглянул на нее с улыбкой.

— Сплетники не включены в число приглашенных. И на вас никто не смотрел, кроме философа, с которым я беседовал. Разумеется, я тоже не сводил с вас глаз.

Она едва заметно улыбнулась, потом вдруг поинтересовалась:

— Но почему вы вмешались?

Он пожал плечами:

— Мне показалось, что разговор с ним вас расстроил. Разве не так?

Елена промолчала, и он с улыбкой добавил:

— Видите ли, я пришел вам на помощь, потому что нередко страдал от вашего переменчивого настроения в последние несколько дней. Вот я и испугался за Бендаса… Все-таки он пожилой человек и мог бы не выдержать вашего гнева.

Елена тихо рассмеялась, и они, молча переглянувшись, вышли в холл, где сразу же увидели маркиза Стрэмора. Тот пригласил их войти в одну из ближайших комнат и, поклонившись, произнес:

— Синьора, мне показалось, что мой пожилой гость чем-то обидел вас. Весьма сожалею, синьора. Но Бендас уже уезжает. Я провожу его и вернусь минут через десять, А картина вон там, на стене.

— Благодарю вас, милорд, — кивнула Елена.

Маркиз тут же вышел и закрыл за собой дверь. Но Елена не подошла к картине. Пристально взглянув на Мериона, она спросила:

— Откуда вам известно, что я люблю Каналетто?

— Я заметил, что вы не могли отвести глаз от его пейзажа в вашей Голубой гостиной. И мне показалось, что созерцание этой картины вас успокоило. — Немного помедлив, герцог добавил: — Думаю, вам и сейчас надо успокоиться.

— Да, благодарю вас, милорд. — Она опустила глаза и машинально разгладила юбки. — Должна признать, что вы совершенно правы. Каналетто — это как раз то, что мне сейчас нужно.

Отвернувшись от герцога, Елена какое-то время рассматривала другие картины, прежде чем подойти к той, что, несомненно, принадлежала кисти итальянского мастера. Картина была написана маслом и представляла вид гавани с лодками на причале возле набережной, а также несколькими виллами, обращенными фасадами к воде.

Наблюдая за Еленой, Мерион почти физически ощущал, как она успокаивалась. Заметив улыбку на ее лице, он тоже улыбнулся. «Но почему же Каналетто так действует на нее?» — спрашивал он себя. Ведь эта картина представляла скорее урбанистический пейзаж, в то время как та, что висела у нее в доме, изображала лесное озеро. Однако на обеих картинах была вода. «Что ж, если она так любит воду, то надо пригласить ее в мой дом в Ричмонде», — решил герцог. Да, наверное, следовало пригласить ее в Ричмонд — ведь и ему там всегда очень нравилось.

Медленно приблизившись к ней, он тихо спросил:

— Синьора, скажите, что именно вам нравится в этой картине?

Она мельком взглянула на него и ответила:

— Он замечательно изображает небо. Мне кажется, я способна заблудиться в этих изумительных облаках.

Мерион принялся разглядывать белые облака, разбросанные по всему небу. Елена же тем временем продолжала:

— А теперь посмотрите, сколько людей на его картинах, сначала вы видите только реку и лодки… Но потом, присмотревшись, замечаете, что везде — люди. Они и на мачтах, и на берегу, а на заднем плане видно даже женщину на балконе. — Елена указала на крошечную фигурку, которая, судя по всему, кого-то приветствовала взмахом руки. — Когда мне плохо, я представляю, что вдруг оказалась в таком вот мирке, как этот, — и сразу же забываю обо всех своих неприятностях. Иногда же я думаю о том, что у всех этих людей есть свои горести и печали, о которых мне ничего не известно. И это исцеляет меня от эгоизма.