Поминки служили разрядкой, взрывом веселья после оглушительных грозовых похорон. Они были похожи на разыгрываемую на площади трагедию, когда всякие спонтанно возникшие неувязки стараются незаметно распихать «по углам» устоявшейся издревле формы. В данном случае покойница играла роль трагической героини, а оставшиеся в живых — невинных жертв; здесь была и вездесущность божества, и строфа с антистрофой для хора, оплакивающего усопшую, со священником в качестве дирижера, и печаль по безвременно оборвавшейся жизни, и восхищенное удивление путями Господними, и восстановление порядка вещей, обеспеченное самой природой кладбища.

В итоге поминки превращались в некий праздник гармонии, связанный с принятием неизбежной телесной хрупкости человека, с радостью, что для покойного его жалкая нищая жизнь наконец завершилась. На поминках царили смех, чувство облегчения и какой-то странный, невероятный аппетит.

Чолли еще до конца не понял, что тетушка Джимми умерла насовсем. Всё было так интересно. Даже на кладбище он не испытывал никаких чувств, кроме любопытства, а когда в церкви подошла его очередь подойти и попрощаться с покойницей, он невольно протянул руку и коснулся трупа, желая проверить, действительно ли он, как все говорят, «холодный как лед». Впрочем, он тут же руку и отдернул. Тетушка Джимми выглядела такой отдельной ото всех, что ему показалось неправильным как-то нарушить эту ее отдельность. С сухими глазами он попятился к своему месту на скамье, хотя все вокруг проливали слезы и жалостливо удивлялись, почему он-то не плачет, ведь надо бы, ведь так легче.

Вернувшись домой, Чолли наконец почувствовал свободу и смог присоединиться к всеобщему веселью; он и впрямь почти наслаждался происходившим вокруг, этим странным духом карнавала. Он с аппетитом, даже, пожалуй, с жадностью, поел и почувствовал в себе достаточно сил, чтобы попробовать познакомиться со своими родственниками поближе. Правда, по мнению взрослых, это еще вопрос — действительно ли они его родственники, поскольку брат тетушки Джимми, О.В., ей только сводный, как и та сестра, дочерью которой была мать Чолли; только сестра — от второго брака отца Джимми, а брат — от первого.

Один из этих так называемых кузенов очень заинтересовал Чолли. Паренек был, правда, чуть постарше — на вид лет пятнадцати-шестнадцати. Выйдя из дома, Чолли сразу его заметил: вместе с другими подростками он стоял возле большого бака, в котором тетушка Джимми обычно кипятила белье. Набравшись смелости, Чолли подошел и небрежно бросил: «Привет!» Ребята тоже с ним поздоровались, а «кузен», которого, как выяснилось, звали Джейк, даже предложил ему сигарету-самокрутку. Сигарету Чолли взял, но здорово всех насмешил, когда вместо того, чтобы сунуть ее в рот и прикурить, зажал в руке и, отставив от себя подальше, поднес кончиком к горящей спичке. Ребята заржали, а Чолли, вспыхнув от стыда, швырнул сигарету на землю, чувствуя, что теперь должен сделать нечто особенное, чтобы восстановить свою репутацию в глазах Джейка. И тут Джейк поинтересовался, нет ли у Чолли знакомых девушек. «Конечно, есть!» — с готовностью воскликнул тот. Все его знакомые девушки присутствовали на поминках, и сейчас небольшая группка торчала на заднем крыльце у перил, красуясь друг перед другом новыми платьями. Среди них, разумеется, была и Дарлин, но Чолли очень надеялся, что Джейк ее не выберет.

«Давай прихватим парочку и прогуляемся», — предложил ему Джейк, и они решительно направились к крыльцу. Чолли не знал, с чего и начать, а Джек как ни в чем не бывало уселся верхом на шаткие перила крыльца и уставился в пространство, словно девушки его вовсе не интересуют. На самом деле он, во-первых, давал девчонкам возможность хорошенько рассмотреть их обоих, а во-вторых, сам успел незаметно оценить каждую. Девушки тоже вовсю притворялись, будто не замечают Джейка и Чолли, и продолжали болтать, хотя вскоре девчачья болтовня стала приобретать более острый характер: мягкое подшучивание над мальчишками сменилось самыми настоящими сучьими укусами. Собственно, именно этого Джейк и добивался: девушки стали активно на него реагировать, почувствовали в нем мужчину и теперь соревновались, кто первая завоюет его внимание.

Пора. Джейк спрыгнул с перил и подошел к девчонке по имени Зуки, насмешки которой показались ему наиболее злыми. «Ну что, может, покажешь мне окрестности?» — спросил он у нее без улыбки, и Чолли затаил дыхание: он был уверен, что острая на язык Зуки сразу посоветует Джейку заткнуться. Отшивать поклонников она здорово умела. Однако, к невероятному удивлению Чолли, Зуки охотно согласилась пройтись, да еще и ресницы скромненько так опустила. Чолли сразу почувствовал себя увереннее и, повернувшись к Дарлин, предложил: «Давай тоже прогуляемся, а? Недалеко, мы с Джейком просто хотели в овраг заглянуть». Он был уже готов к тому, что Дарлин просто язык ему покажет или скажет «Нет», или «Это еще зачем?», или еще что-нибудь в этом роде. Если честно, он испытывал в основном страх — страх, что не понравится ей, и страх, что вдруг все-таки понравится. Неожиданно его второй страх материализовался: Дарлин улыбнулась и спрыгнула к нему с крыльца. Но посмотрела с таким искренним состраданием, что Чолли сразу вспомнил: он ведь тетушку Джимми похоронил и понес тяжкую утрату.

— Хорошо, давай погуляем, если хочешь, — сказала Дарлин, — только действительно недолго. Мама сказала, что нам надо пораньше уйти, а то уже темнеет.

Они вчетвером побрели прочь от дома, и к крыльцу тут же подошли несколько других парней, в свою очередь собиравшихся начать отчасти равнодушный, отчасти отчаянный танец юных петушков. А Зуки, Джейк, Дарлин и Чолли, пройдя задними дворами, вскоре вышли в поле, пробежали через него и оказались в овраге — сухом русле реки, окаймленном зеленью. Собственно, основной целью прогулки был росший в овраге дикий виноград мускатного сорта. Виноград был еще незрелый, жесткий, кисловатый, но они все равно с удовольствием его ели, пребывая пока что в том возрасте, когда нет сил дождаться, чтобы виноград наполнился темным соком и стал нежным на вкус. Всякое сдерживание себя, всякое обещание сладости, которую еще нужно извлечь, разжевав недозрелую ягоду, возбуждало мальчишек куда сильнее, чем это сделал бы зрелый виноград. Наконец, почувствовав на зубах оскомину, Чолли и Джейк перестали есть и принялись обстреливать виноградом девочек. Их тонкие гибкие черные запястья так и мелькали в воздухе, ведя непрерывный обстрел. Вскоре эта забава увела Чолли и Дарлин куда-то в сторону от виноградника, и когда они остановились, чтобы перевести дыхание, Джейка и Зуки уже нигде не было видно. Белое хлопчатобумажное платьице Дарлин было все перепачкано виноградным соком. Большой синий бант в волосах развязался, и концами лент играл закатный ветерок. Оба запыхались во время «обстрела» и с наслаждением плюхнулись на зеленую с проблесками пурпура траву на опушке сосняка.

Чолли, тяжело дыша, перевернулся на спину, чувствуя во рту вкус недозрелого муската и слушая, как шумят сосновые ветви в предвкушении дождя. В воздухе и впрямь пахло дождем. Этот запах, смешиваясь с ароматами сосновой хвои и раздавленного винограда, вызывал легкое головокружение. Солнце уже почти село, как бы втянув в себя свои длинные светлые лучи. Всходила луна, и Чолли повернул голову, чтобы на нее посмотреть, увидел рядом с собой Дарлин, окутанную волшебным лунным светом. Она сидела, подобрав согнутые колени, обхватив их руками и положив на них голову. Чолли были видны ее штанишки и крепкие юные ляжки.