Лет десять назад я, наверное, сравнила бы Риваса в дневнике с кем-нибудь из моих знакомых, настрочила бы статью и побежала бы в бар. Теперь мой щит стал уже не так крепок, и вместо этого я просто плакала у себя в машине.

Меня отлучили от заседаний и слушаний, поскольку Уитмайр заявил, будто на одном из собраний я демонстрировала безразличие и жевала резинку.

Позже один репортер ему сказал, что на том заседании меня вообще не было, и Уитмайр признал, что с кем-то меня спутал. Эта травля иногда превращалась в фарс, причем провально поставленный.

Однажды я переложила кое-какие свои пресс-релизы из общей папки в личную, поскольку не хотела, чтобы Джейсон Кларк, мой бывший подчиненный, который теперь пытался занять мою должность, прибрал к рукам еще и все мои статьи. Если мы исполняем одинаковые обязанности за одинаковую плату, рассудила я, то он вполне может писать собственные пресс-релизы. Как только Кларк увидел, что больше не имеет свободного доступа к моим документам, тут же пожаловался Коллиеру, и тот устроил еще одно дисциплинарное слушание, во время которого у меня конфисковали компьютер. Кончилось очередным обвинением, на этот раз в «неправомерных действиях». Чиновник, назначенный вести мое дело, сказал мне: «Никогда еще не занимался такой ерундой».

И все же меня признали виновной, – ведь начальство заранее планировало расправу. Пришла пора забрать пожитки из моего старого кабинета, и я унесла все, накопившееся там за время работы в Департаменте: книги, поделки заключенных и мои записи о казнях, включая и те, что я делала в качестве репортера «Хантсвилл айтем». На следующий же день мне позвонил Коллиер и потребовал вернуть документы. Я отказалась, объяснив, что многие из них остались еще от моей репортерской работы – сообщения для газет и мои собственные заметки. Коллиер пригрозил вызвать полицию и обвинить меня в краже. Я сказала: «Делайте как хотите» и повесила трубку. Позвонила старшему инспектору Департамента и объяснила ситуацию. Он ответил, что Коллиер имеет право требовать документы, однако сделал мне послабление: разрешил вернуть их ближе к вечеру. Я скопировала все свои заметки до последней, – они легли в основу этой книги.

После того как у меня изъяли компьютер, меня перевели в другое подразделение, где в мои обязанности входило передавать ученым и студентам информацию, которую они запрашивали для исследований. Начальницу я сразу предупредила: «Я буду работать по-своему, не ориентируясь на то, как вы это делали раньше. Буду просто выполнять свои обязанности». Она поняла.

Когда я перешла на новую должность, мне стали звонить женщины, которые не могли навещать в тюрьме сыновей или мужей, потому что те отбывали срок очень далеко от дома. Поскольку в тюремной системе у меня осталось много знакомых, то я использовала кое-какие связи и добивалась перевода некоторых заключенных. Это, конечно, делалось неофициально.

Департамент считал, что репортеров я отныне должна игнорировать, однако я и не подумала. Я одиннадцать лет налаживала с ними отношения и не собиралась теперь притворяться, будто их не существует. Мне приходилось отправлять их к Джейсону Кларку – человеку, которого я взяла на работу и который занял мое место. Горькая пилюля.

Последней каплей стало письмо от блогера, работавшего охранником в одной из наших тюрем. Мне всегда запрещали ему отвечать, поскольку он не журналист. Я же рассудила, что теперь век Интернета, и этот человек – из наших, и раз уж я работаю в отделе внешней информации, значит, должна предоставить ему информацию, если он попросил. В своем письме, копию которого он отослал Уитмайру, блогер возмущался, что я проигнорировала его последний запрос. В ответном письме я сообщила ему о своих обстоятельствах и тоже отправила копию Уитмайру. Не прошло и часа, как меня лишили доступа к компьютеру и обвинили в невыполнении приказов начальства.

Преступление мое состояло в том, что я продолжала общаться с журналистами, хотя мне и запретили. Я напомнила, что этого блогера журналистом не считали, но мне уже просто хотели помотать нервы. Я обратилась к одной женщине из отдела кадров, и она сказала: «Вы сами знаете, чем это кончится». Ясно, что меня собрались уволить. Требовалось срочно найти другую работу и уволиться самой. Я написала заявление и, дождавшись, пока начальница уедет по делам, сунула ей под дверь. Вот так я уволилась.

В Департаменте было всего несколько человек, к которым я не испытывала уважения, однако никто там не пожелал вступиться за меня и стать мишенью для нападок. Я близко общалась с одной женщиной из канцелярии губернатора и спросила у нее: «Можно ли все как-нибудь прекратить?» Она не пожелала связываться. Несколько работников Департамента, которых я считала друзьями, тоже не захотели, и кое-кто даже удалил меня из «друзей» и заблокировал на «Фейсбуке».

То, как поступил со мной Департамент, меня просто убило, – это была худшая беда в моей жизни. Конечно, ее не сравнить со смертью близкого человека или друга, здесь горе иного рода…

Я очень старалась делать так, как учил Ларри, да и присутствие на казнях не прошло даром. Я приняла на себя множество ударов, адресованных Департаменту. Когда Уитмайр вышел на тропу войны, я обещала Ливингстону написать пресс-релиз, где все будет высказано от моего имени, чтобы Уитмайр на него не злился.

Как-то раз Ливингстон сказал: «Не представляю, как вы там работаете… а вот я никогда не мог смотреть, как казнят». Однако он без всяких колебаний посылал меня туда снова и снова и даже ни разу не спросил, каково мне приходится. Я для него ничего не значила. У него даже пороху не хватило просто сесть рядом со мной и объяснить, что происходит. Нет, он взвалил все на своего цепного пса Коллиера, устроил этот фарс и выставил меня жуликоватой особой, которая подделывает табели. Ларри взял меня на работу, чтобы я обеспечивала гласность, я много лет старалась, как могла, помогать репортерам, а теперь меня как раз за это и наказывали.

Знаете, что мне заявили во время первого служебного расследования? Что я «краду время у государства».

Да вы издеваетесь?!

Вот у меня как раз украли уйму времени: побеги, казни, разные кризисные ситуации требовали многих часов работы, но самое главное – у меня украли душевное спокойствие. Я же украла только степлер, когда уходила. И черта с два они получат его обратно, даже если будут умолять.

Я начала работать еще во время учебы в колледже, и стаж у меня непрерывный. Я не путешествовала по Европе, не устраивала себе длительного отдыха. Все, что я делала, став взрослой, – трудилась. И теперь не знала, чем заполнить время. А каково еще при этом быть в расстройстве и депрессии?

В 2011 году я снова вышла замуж, и поскольку в семье я была главным добытчиком, то ломала голову, как заработать денег, чтобы сохранить дом и машину и оплачивать счета. Мой муж и близкие негодовали на тюремную систему, и мне помогала их поддержка, хотя сделать они ничего не могли.