Я просматриваю кровать Джейсона и пространство вокруг нее. Все имеет значение. Каждая деталь, каждая единица оборудования или лекарство в реанимации могут нанести вред, даже убить пациента. Интенсивная терапия предоставляет аппараты жизнеобеспечения детям и взрослым с полиорганной недостаточностью до тех пор, пока их органы не начнут снова работать. Я проверяю все аппараты вокруг Джейсона, правильно ли подсоединена аспирационная трубка, подсоединена ли к мешку клапанная маска, подходящий ли выбран размер, приготовлены ли нужные лекарства, если они ему понадобятся, и верно ли определена их доза.

К тому же это чертовски загруженный день, и у нас нет коек. «Нет коек» – не обязательно означает, что все койки заняты, скорее, не хватает медсестер, которые бы ухаживали за таким количеством пациентов. Медсестры интенсивной терапии являются критически важными членами бригады с точки зрения безопасности, и подготовка опытных специалистов занимает много времени. Отделения интенсивной терапии и реанимации – это гораздо больше, чем набор оборудования и аппаратов ИВЛ: машины не могут работать без этих специализированных медсестер. Нам всегда не хватает реанимационных коек и медсестер, даже по сравнению со всем миром. В Германии на 100 000 человек населения приходится 29,2 койки в отделениях интенсивной терапии, в Великобритании – 6,6.

Сегодня мы заняли все койки для госпитализации в Лондоне, а это означает, что тяжелобольным детям придется добираться до Бристоля, Ливерпуля или Саутгемптона, чтобы получить необходимую им специализированную помощь. Это путешествие подвергнет их жизнь еще большему риску, и, хотя точные цифры не установлены, достаточно хорошо известно, что длительная перевозка тяжелобольного ребенка повышает риск летального исхода. Никто никогда не должен умирать в машине скорой помощи. При первой же возможности мы переводим детей и молодых людей из отделений интенсивной терапии в палаты, чтобы освободить койки. Мы стараемся иметь запасную койку для госпитализированных в другое отделение детей, если их состояние ухудшится. Иногда после операции на позвоночнике или сложной операции на ЛОР-органах детей тоже кладут в интенсивную терапию. И всегда есть пациенты, которые попадают сюда внезапно и неожиданно.

Большая часть работы в интенсивной терапии заключается в том, чтобы думать на десять шагов вперед, спрашивая «что если?» и расставляя приоритеты. Я работаю с медсестрой из Эфиопии, которая говорит мне, что там обратная ситуация. «В моей больнице есть только одна койка или, по крайней мере, оборудование для лечения одного ребенка, нуждающегося в интенсивной терапии, поэтому они всегда расставляют приоритеты. И они выберут ребенка, который скорее всего поправится».

Работать в детской реанимации иногда жестко, но мне постоянно напоминают, как нам повезло и насколько это привилегированная и узкая специальность. Ее просто нет в некоторых странах мира. В нашей жизни так много неравенства. Я знаю о последствиях нашего лечения, сколько времени занимает восстановление после пребывания в отделении интенсивной терапии. Никто не выходит из реанимации здоровым. Пребывание на аппарате жизнеобеспечения заканчивается для пациента всевозможными долговременными проблемами, начиная от посттравматического стрессового расстройства и психологических отклонений и заканчивая потерей слуха или пожизненными физическими осложнениями. Я заботилась о детях, которые зависят от технологий, от аппаратов жизнеобеспечения, трахеостом, CPAP (режима ИВЛ, обеспечивающего постоянное положительное давление в дыхательных путях) и других форм вентиляции и будут зависеть от них всю оставшуюся жизнь. Они повторно прибывают к нам не только со своим основным заболеванием, но и с недавно приобретенными болезнями, которым они теперь часто будут подвержены: пневмония, инфекции, грипп и РСВ (респираторно-синцитиальный вирус). Теперь еще и COVID-19.

* * *

Тело Джейсона в хорошей форме благодаря спорту, легкой атлетике и баскетболу. Но есть ощущение неизбежности того, что он окажется здесь. Его жизнь совсем не легка. Было бы чрезмерным упрощением предполагать, что сюда его привела одна бедность. Тем не менее социальные детерминанты здоровья как никогда важны. Список предвестников риска бесконечен, и он включает в себя доход семьи, жилье, пол, расу, образование, доступ к услугам. То, что Джейсон – чернокожий мальчик из особенно неблагополучного района Лондона, означает, что ему с большей вероятностью суждено пострадать от определенных болезней, травм и насилия.

Расизм – это чрезвычайная ситуация в области общественного здравоохранения. И эндемия Национальной службы здравоохранения. Согласно данным Службы о расовом равенстве работников, афроамериканцы, азиаты и представители этнических меньшинств получают более низкую заработную плату, и почти треть из них подвергаются издевательствам и преследованиям со стороны коллег. Расовое неравенство отмечено и среди людей, умирающих от COVID-19: у афроамериканцев в четыре раза больше шансов умереть, чем у белых, и это предсказуемо. И поэтому предотвратимо. Правительственные решения лишили жизненно важной поддержки таких детей, как Джейсон. Нас должно шокировать, что пятнадцатилетнего подростка несколько раз ударили кухонным ножом, но это не так. Медсестры, врачи и смежные медицинские работники, работающие в городских отделениях травматологии, видят раны, о которых я даже не могу думать. Рана Джейсона выглядит незначительно, но ножевые поражения могут ввести в заблуждение. Рана может выглядеть маленькой, но скрытые под кожей повреждения бывают разрушительными.

У Джейсона три небольших пореза в области таза. Он находится под наблюдением, когда его состояние внезапно ухудшается. Он перестает кричать, и его лицо меняет форму. Это страшно. Компенсаторные механизмы, которые обычно позволяют людям, особенно детям, поддерживать гомеостаз (устойчивое равновесие) в течение длительного времени и удерживать артериальное давление, не работают при ножевых ранениях. Состояние ухудшается на глазах. Вот они еще с нами, а потом раз – и их не стало.

Парень перестает ругаться и метаться и становится очень тихим. Цифры на его мониторе начинают меняться и вызывают тревогу. Его лицо внезапно выглядит намного моложе. Джейсон красивый мальчик. Почти смазливый, с высокими скулами и идеальной кожей. Его глаза стекленеют, а лицо выглядит потрясенным, как будто он понимает, что все может быть плохо, хуже, чем он думал. Как будто он понимает, что может умереть.

Медсестры снуют вокруг него. Медсестра-студентка держит рядом с его кроватью пакет для переливания, вводит иглу в вену, сжимая мешок: нет времени пропускать жидкость через устройство, регулирующее скорость инфузии. Другая медсестра передвигает мебель (всегда плохой знак), отодвигает желтый мусорный бак и катит аварийную тележку. Джейсон теряет кровь. Давление падает, пульс учащается. Консультант подбегает, осматривает его живот, мягко нажимает. Джейсон кричит. Живот блестит, вздувается, наполняется кровью. Откуда кровь – остается загадкой.

Мы наблюдаем все признаки внутреннего кровотечения. «Отвезите его в операционную, здесь мы его не стабилизируем». Консультант принимает решение быстро. Мы ставим кислородный баллон, готовим комплект. Я набираю лекарства, которые помогут при угрозе остановки сердца, и кладу их в небольшой лоток.