– Сбежала?

– Да. Два дня у Сони ночевала. Потом мама меня нашла, уговорила вернуться. Ну, ты же ее знаешь, она чуть что – сразу в слезы. Я терпеть не могу, когда она так делает: заставляет слушаться, через слезы свои…

Янка не знала. Она вообще Варину маму видела пару раз всего. Ну, не пару. Но даже имени не помнила бы сейчас, если бы не папа. Варя рассказывала и рассказывала, будто всю скопившуюся желчь, обиду и вину хотела излить, затопить ими все плато. Янка и узнавала, и не узнавала в ее рассказах своего отца. Он всегда был строгим, и с Янкой, и с Ростиком тоже. Но он и щедрый был, и внимательный, и добрый.

– Что тебе подарили на Новый год? – перебила вдруг Янка.

– Что?

– Что они тебе на Новый год подарили?

– Кроссовки новые… а что?

– Ничего. Извини, что перебила.

Но Варя все равно замолчала и дальше рассказывать не стала. Они сидели рядом, и Янка думала о Варе и об отце. Разве приятно, когда чужой человек права качает? Тут бабушка с дедом, родные, любимые, и то Янка еле терпит и все время срывается, а там какой-то мужик чужой… Янка бы, наверное, тоже сбежала.

– Это ведь твоя мама его не простила, – вздохнув, сказала Варя.

– В смысле?

– Ну… он не хотел от вас уходить. Твоя мама про них узнала и его выгнала.

Янка не ответила. Она смотрела на Караби, залитую лунным светом. Отчего-то казалось, что яйла медленно течет, движется. Янка пыталась вспомнить те дни, когда все началось. Она ничего не замечала. Совсем. Была погружена в какие-то свои заботы. Родители и раньше ссорились. Но в тот раз не было ни криков, ни маминых истерик, ни папиного «я больше так не могу». Были тихие разговоры за закрытыми дверями. Потом их и вовсе отправили к бабушке Лене. Потом сообщили о разводе и отъезде.

– Он даже не сразу стал с нами жить, – все так же уткнувшись подбородком в колени, сказала Варя, – где-то в октябре переехал.

Это сообщение повисло в Янке тугим комком сухой пряной травы. Вдруг, в один миг, все встало на свои места. Мама из жалкой сделалась гордой. Они перестали быть брошенными. Они – те, кто не простил предательства. И сразу стало легче. Гораздо.

– Спасибо, Варь.

Варя подняла на Янку испуганные глаза. Янка усмехнулась. Варя ее не поймет. Это трудно понять, наверное. Но Варя кивнула и сказала тихо:

– И тебе. Ну, что поговорила.

Они так и сидели, смотрели на спящую Караби. Хотя, наверное, правильно было бы сказать «спящее», плато все-таки, но Янке Караби почему-то всегда представлялась женского рода. Яйлой ее тоже называют.

Янка задрала голову вверх. В небе висели огромные звезды. Янке вдруг показалось, что они с Варей сидят на маленьком пятачке травы и камней, а вокруг – сплошной космос. КОСМОС. Черный, бесконечный. И они летят в нем вместе со всей планетой, вместе со всеми людьми, с их страданиями, радостями, войнами, и кто-то в эту минуту рожает нового человека, то есть даже не так – вот именно сейчас, в эту минуту, пока Янка думает свою мысль, родилась, наверное, целая тысяча детей, которые будут расти, взрослеть, мучиться и радоваться, а крохотный пятачок травы и камней так и будет лететь в космосе. И это никак не остановить. Янка погладила рукой траву. Она ощутила себя нитью, связывающей траву и звезды. От этого было и страшно, и весело, и как-то торжественно.

– Как ты думаешь, – спросила Янка, – он когда-нибудь к нам вернется?

Варя пожала плечами. Но все-таки она была ужасно честная, эта Варя, и она сказала:

– Прости, но мне кажется, что там любовь. Ну, в смысле на самом деле, навсегда. Может, даже родят кого-нибудь… Так что когда мне предложили эту школу спортивную… ну, учиться, я сразу согласилась, даже их спрашивать не стала. Вернемся вот из похода, и поеду.

– Хорошая школа?

– Да какая мне разница? Лишь бы от них подальше…

Янка подумала, что хорошо ее папочка устроился: тут полюбил, нарожал, разлюбил, другую полюбил, еще нарожает… «Любовь… навсегда…» С ее мамой он, наверное, тоже так думал. Уж детей бы тогда не делал бы, что ли! Чтоб не мучались! Янка усмехнулась: ага, и не было бы тебя на свете, Янка Ярцева. Какая-нибудь другая девочка была бы, а вот конкретно тебя, с твоими мыслями, мечтами, твоим лицом, голосом не было бы ни-ког-да.

– Я тебе соврала, – сказала она. – Нет тут у мамы никого. И живем мы не очень. Я вот уборщицей работаю в клубе. Но я все равно не хочу возвращаться.

– Это из-за Таля, да?

– Неужели так заметно? – удивилась Янка.

Варя улыбнулась.

Последнюю ночь решили совсем не спать. То Аннушка, то Листовский пели песни под гитару, кто-то им подтягивал, кто-то просто слушал. Янка смотрела на каждого и будто прощалась. Правда ведь, неизвестно, когда теперь увидятся. Вот Герка Ивлин, насмешник и мудрец, он вытянулся за год, раздался в плечах… А Лешка совсем не изменился. Они с Янкой вместе в детский сад ходили и жили в одном дворе. На Рябинине Янкин взгляд задержался. Она рассматривала его лицо, как в музеях рассматривают картины. Высокий лоб, темные брови, родинка у левого глаза… Янка пыталась услышать в своем сердце хоть маленький отклик на то чувство, которое испытывала к Сашке, но нет, тихо там было и пусто. «Не мой», – поняла она и отвела взгляд. Настя, Катя, Юлька… Восемь лет они учились вместе, дружили, а сейчас, всего за год, такими далекими стали! И даже Майка. А ведь казалось, что ничто их не разлучит, что такая дружба на всю жизнь, и всю жизнь будут понимать друг друга с полумысли! Но вот пять дней идут бок о бок, и даже не о чем поговорить… Ну обсудили Майкино большое событие, ее поступление в колледж, ну рассказала Янка про Глеба, про зимний поход, про Таля и даже чуть-чуть про Дашин день рождения, но без подробностей, потому что боялась, что Майка нарушит что-то своими вопросами и комментариями. Про Таля Майка сказала:

– Да ну… Какой-то он не прикольный. Глеб хоть стильный, харизматичный такой, а этот… какой-то неотесанный.

– Ну, у нас с тобой разные вкусы на парней, – усмехнулась Янка.

Неотесанный Таль все эти дни как-то незаметно был рядом. Вроде и не говорили ни о чем, Янка его даже не очень замечала, но стоило ей упасть на спуске, и кто-то помогал подняться, и этот кто-то был Таль. А когда Рябинин подходил вроде просто так, но Янка нутром чувствовала, что не просто, Таль тут же оказывался возле нее, спокойно вставал по другую сторону. И Янка уже не сомневалась, с кем ее сердце.

Она опять прокрутила в голове разговор с Варей. Как там бабушка в первом письме писала? «Сердцу ведь не прикажешь, с места не сдвинешь». Янка тогда на эту фразу сильно разозлилась, а сейчас вдруг поняла, что сама она – не лучше. Вот она жить без Рябинина не могла, а сейчас смотрит на него, как на красивую картинку, и все. С ума сходила по Глебу, а теперь и не вспоминает даже. Может, влюбчивость передается по наследству? Неужели и с Талем будет так же? Но она не хотела в это верить.