— Той рыбки, что в прошлый раз…

И она проворно кладет трубку, не прощаясь, — точно боится произнести «до свидания»…

Я еду по городу, бесцельно и наобум, — и мне кажется, что случайно я заглянул в затемненный зал кинотеатра и смотрю на промелькивающие кадры без начала и конца, не понимая смысла, не в состоянии вникнуть в суть событий и не задумываясь, как и зачем я здесь оказался.

Ничего или почти ничего не зависит от меня в этом мире, думаю я с чувством горькой обреченности и досады. Мир отстранен от меня и виртуален, точно кинофильм или компьютерная игра. Ну-ка вздумай я повернуть направо, а там проезд закрыт, дорога разрыта или перегородил путь какой-нибудь кран со стрелой, разгружающий кирпич или бетонные плиты. Подумай я о любви — все будет удаваться на моем пути, появятся деньги, случайные женщины, что-нибудь полезное произойдет на работе, но самой любви так и не дождешься. И так во всем, точно человек привязан, как Петрушка, за нитки, и стоит ему проявить волю, как тут же его одернут и направят в другую сторону. Не жизнь, одним словом, а игра в одни ворота. И играет кто-то невидимый — нами и нашими судьбами.

Положим, никогда не мечтал я быть прокурором, а больше учителем, художником, журналистом, кем угодно, но только не прокурором. И что же в итоге? Кто-то спросил, чего хочу я? Без моего согласия меня зачали и вытолкнули на свет божий, тем самым обрекая на ужас ожидания смерти. И никто изначально не поинтересовался, нужен ли мне этот свет, а того паче — равноценны ли в моем понимании такие абсолютные величины, как Жизнь и Смерть. И наконец, никто не спросит меня, когда явится старуха с косой и бесцеремонно перережет ниточку жизни…

Так поступают с детьми, которые едва выучились ходить и говорить. Иначе, не направляй их по жизни, они никогда не вырастут, не поднимутся на ноги, не возмужают, не дотянутся до сути вещей. Выходит, и мы для кого-то все еще бестолковые дети? А ведь как хочется поднять голову и постигнуть: кто мы, для чего и зачем?..

Но ведь что-то, какую-то малость о себе я все-таки знаю. Я рос без отца, мать больше занималась собой, и если бы не книги да не природная осторожность, порой сродни трусости, я бы рано или поздно принял законы улицы и кончил бы тюрьмой или подворотней. Но, видимо, трусость заложена во мне глубоко и прочно, на генетическом уровне. Причина тому проста, как дважды два: ближайшие мои предки пережили революцию, две войны, террор и голод; я так и не увидел своего деда, расстрелянного в 1938 году в застенках НКВД; бабушка всю жизнь боялась и подстраивалась под цвет власти, пока не стала законченной приспособленкой; мать провела детство в оккупации, отец — на режимном объекте за Уралом. Отсюда все мои комплексы и страхи, отсюда утонченно-болезненное восприятие существующего мира. С детства я отзывался на угрозы, мнимые или настоящие, то кулаками, то позорным бегством — точно так же, как бездомная собака, которая рычит и бросается, но чаще боится. И еще очень хотел любви, потому что был обделен ею. Наверное, по этим причинам я неважно учился в школе и, самое интересное, всегда был глух к юриспруденции, которая теперь неплохо меня кормит и придает в жизни уверенности, каковой никогда не было в моем характере. Значит, там, на небесах, было заранее определено мое истинное предназначение, и ангел-хранитель повел меня по этому пути, как барана.

Так же случилось у меня с женитьбой: сколько девушек, красивых и разных, прошли мимо меня, а досталась та, о которой я не мог и помыслить. Уж тут судьба подгадала моим чаяниям: всегда мне виделась искренняя да верная, — так и получилось, как мыслилось. Вот только характер… Иногда мне даже казалось, что своим твердым характером она меня убивает. Теперь же вдруг подумалось: жена всегда оставалась самой собой. Во вред мне это или во благо? Бог наверняка знает. И ведь зачем-то была она мне дана…

Сам того не замечая, я оказываюсь за городом и еду по кольцевой дороге, минуя дачный поселок с редкими живыми огнями, одной стороной прислонившийся к сосновому лесу, другой — забегающий далеко в поле. Мимо меня проносятся подступающие темной стеной к обочинам сосны и ели, навстречу устремляется голубовато-желтым прыгающим пятном дорога, постепенно забирающая вправо и вверх. За подъемом идет спуск, и на краю леса внезапно открываются отвалы песчаного карьера и далее — черный зубчатый остов недостроенного карбидного завода. Мне легко, как будто все плохое закончилось для меня и разъяснилось, но и тяжело, как если бы жизнь начиналась сызнова. Дальше-то что? Хорошо мне или плохо — кому это интересно, кому я дорог и нужен, в конце концов?

Адвокат Налапко сказал: не бывает невиноватых. Выходит, я виноват, что так складывается у меня жизнь? Всегда и во всем виноват только я один?! Но тогда, по логике вещей, и все остальные виноваты, все, живущие сегодня на грешной земле. В чем-то виновата и моя жена. Оба мы виноваты, что не умеем каяться и прощать, даже если устали от бесконечных раскаяний и прощений. Может быть, именно в этом — смысл и тайное предназначение бытия. Человек перед человеком виноват. Каждый перед каждым. И выход из этого состояния вины — постоянное раскаяние и прощение. Только так и никак иначе!

«Почему я не остановил ее? — спрашиваю себя я, испытывая внезапное и тягостное чувство вины перед женой. — Почему потом, когда все случилось, не попытался ее вернуть? Даже вникнуть не попытался, за что она со мной так? Испугался, что откроется то, что уже непоправимо? Что не будет надежды на возвращение? Но, собственно, какая может быть надежда, — она не тот человек, который уходит, чтобы потом вернуться! За исключением одного обстоятельства: что хоть немного еще любит меня».

Я останавливаю машину, выхожу на дорогу и, запрокинув голову, смотрю на прореху в небе. Оттуда проглядывает, пульсирует слабой светящейся точкой одинокая звезда, тогда как остальные скрыты за плотным нагромождением облаков. И хорошо, и славно! Мне не нужны другие звезды! Я люблю эту одну, люблю, насколько умею, и, убейте меня, не понимаю, как это возможно — навсегда оставить то, что еще вчера было смыслом прожитой нами жизни!..

— Есть, есть объяснение всему, есть причина! Должно быть, эта причина скрыта во мне, вот только я ее не заметил.

Я возвращаюсь в машину, выжимаю газ и еду — нет, несусь как угорелый к близкому перекрестку, где кольцевая отворачивает к городу. При этом свободной рукой я отыскиваю мобильный телефон, вглядываюсь в дисплей и нажимаю, нажимаю кнопку за кнопкой. Чувство вины неодолимо, оно ширится во мне, и потому я ошибаюсь, происходит за сбоем сбой, но я перебираю номер снова и снова. Вызов, вызов, вызов — бесконечность зуммера, одиночества и вины. Не бывает невиноватых! Не бывает, не бывает…

Но вот соединение, она наконец нашлась, но молчит, даже дыхания я не слышу. Мы оба молчим, пока машина делает свое дело — несется по улицам и проулкам, неумолимо возвращая нас друг другу.

В книге Екклезиаста сказано: «Все — суета и томление духа».