— Чего ты так смотришь? — ёрничаю я.

— Ни одной минуты меня не пожалела, Вася, — без улыбки произносит Карим, а потом вдруг шагает вперёд и заключает моё лицо в ладони.

Я перестаю дышать, и только мой незатыкающийся внутренний голосок радостно повизгивает: «Ну конечно, он не может меня не хотеть. Он же обнимал утром».

Глаза самовольно закрываются, когда Карим меня целует. Не так, как обычно, — будто хочет мне губы отъесть, а по-другому: бережно как-то, осторожно, очень нежно. Во мне что-то дрожит, дёргается, отзывается до лёгкого зуда в глазах. И даже запускать руки ему под рубашку не хочется. И ноги подкашиваются. Будто это наш самый первый поцелуй.

На работе я не хожу — летаю. Столько дел успела переделать, что сама себе удивляюсь: и в оранжерею при строительном магазине скататься, чтобы выбрать озеленение террасы, и новый десерт утвердить, и докупить форму для новых официантов. Я даже обед пропустила, потому что кушать совсем не хотелось. В теле лёгкость такая, будто меня воздушным попкорном набили, и улыбка с лица не сходит. Пальцы то и дело тянутся, чтобы коснуться губ, и в животе при этом щекотно становится, будто среди божьих коровок завелась рыбка и лупит меня хвостом по печёнке.

Это всё из-за поцелуя в лифте. Точно так же я чувствовала себя после нашего самого первого с Каримом свидания: аппетит пропал, выражение лица неизменно глупое и энергии хоть отбавляй. И ощущение, что должно произойти что-то невероятное, не покидает. Короче, чувствую себя Золушкой на амфетамине. Даже Полина на меня странно косится: мол, ты ли это Вася? За весь день ни на кого не рявкнула и от куска «Анны Павловой» отказалась.

В обед приезжает Айгуль с подругой. Я в этот момент торчу в баре, тестируя новый безалкогольный мохито, поэтому её вижу. И такое меня благодушие берёт! Вот чего я к ней в своё время цеплялась? Классная же девчонка, всегда улыбчивая и приветливая. Давно бы поделилась, что предпочитает молоденьких, так мы бы вообще закадычными подругами стали. Я ведь была уверена, что она просто своего часа ждёт, чтобы запустить ногти в Карима.

— Алик, сделай два таких же безалкогольных и мяты не жалей. Пусть Саманта отнесёт за четвёртый стол, где две девушки сидят, и скажет, что это комплимент от заведения.

Вот настолько я в настроении. Всё-таки мы, девушки, даже банальнее российского кинематографа. Стоит урвать кусочек женского счастья, как сразу хочется обласкать весь мир.

Окончательно вжившись в роль доброй феи, я иду на кухню, чтобы похвалить всех за добросовестную работу(к трём часам выручка в кассе достигла суммы, которая обычно набирается за день) и застаю следующую картину: повара и официанты собрались в плотный круг и возмущённо галдят.

— Это нарушение трудового законодательства… Пусть тогда оплачивает сверхурочные… Пусть сам попробует с подносами походить… Кухня — это, считай, вредное производство… Воронин бы никогда так не сделал… Я тогда заявление пишу на увольнение… Сам пусть работает…

— Что тут происходит? — рявкаю я, ощущая, что аура нежной Золушки осыпается с меня, как шерсть с мопса во время сезонной линьки. — Что за внеочередное собрание?

Галдёж стихает, и толпа синхронно поворачиваются ко мне.

— Говорят, что новый владелец хочет ввести дополнительный час работы, — пищит Юля, воинственно вскинув подбородок. — Мы не согласны.

— Новый владелец? — осведомляюсь я, чувствуя, как в крови закипает желание раздавать поджопники. — Этот ты про того, который вам корпоратив в «Сабантуе» устроил с шашлыками, баней и катаниями на квадроциклах?

— А при чём тут это? Если он корпоратив нам устроил, что теперь? В ноги ему кланяться?

— Подожди-подожди. Просто хочу уточнить, что я всё правильно поняла. Новый владелец — это тот, которому ты про египетское сафари чесала и улыбалась во весь рот? И про которого в раздевалке говорила, что он гораздо лучше Воронина?

Юля поджимает губы и отводит взгляд. Первый поджопник есть. Вот что они за стадо такое? Один день готовы петь псалмы и воздушным рисом закидывать, но едва сплетню услышат, так сразу переобуваются и человека с навозом мешают.

— Нас никто не спросил, хотим ли мы так работать, — подаёт голос Толик. — Он ведь ресторан купил, а не людей в нём.

Вообще, разговор про дополнительный час у нас с Каримом действительно был, но вопрос так и остался в подвешенном состоянии. Однако успокаивать персонал, говоря, что ничего не изменится, не хочется. Если они из-за простого слуха восстание решили поднять — значит, лучше сразу по ушам навешать, чтобы впредь неповадно было.

— Всё верно, Толик. Карим Талгатович купил этот ресторан, и значит, именно ему решать, каким будет график работы. Захочет — и вовсе круглосуточным сделает его, прикинь? — Я не без садистского удовольствия обвожу взглядом вытянувшиеся лица. — Кого не устраивает — всегда можно уволиться.

Снова поднимается гвалт, из которого становится ясно, что Карим обязан был вынести вопрос на народное голосование. Много раз звучит слово «сверхурочные» и «уволюсь».

— Кто хочет уволиться — прошу пройти ко мне в кабинет, — гаркаю я, чтобы прервать это бессмысленное кряканье. — А сверхурочные я обязательно обсужу с Каримом Талгатовичем. А ещё внесу предложение снизить окладную часть, для того чтобы нанять новых официантов. Сделаем четыре смены вместо двух, а то что вы, и правда, как рабы пашете. Будете дома с семьёй больше времени проводить, на дачи кататься. Может быть, и на дополнительную подработку время останется.

Молчат, глаза пучат. Такой вариант им тоже не по душе. Ещё бы. Окладная часть в «Родене» — на зависть любому офису, а если прибавить сюда щедрые чаевые от обеспеченных гостей — так и вовсе не зарплата, а сказка.

— А почему нельзя оставить всё, как раньше? — жалобно тянет Саманта.

— Потому что руководство каждый день думает, как в условиях жёсткой конкуренции сделать ресторан лучше, — назидательно говорю я. — Чтобы вы и дальше пихали чаевые в подол и вовремя оплачивали ипотеку.

Почувствовав, что одержала верх, для закрепления результата вновь обвожу кухню глазами:

— Ещё раз узнаю, что вы ведёте себя как голуби с недержанием и гадите на голову тому, кто платит вам отличную зарплату, — сама вас уволю. А теперь кыш отсюда и до окончания рабочего дня больше трёх не собираться.

В кабинет к себе я иду с чувством полного удовлетворения и горящими ушами. Как пить дать, голубиный помёт теперь полился на меня. Но этот факт не расстраивает. Было бы куда хуже, если бы мои слова как шуткувосприняли.

Правда, к вечеру мне самой приходится уговаривать себя не превращаться в безмозглую помоечную птицу и мысленно не поливать Карима нелестными эпитетами, потому что в ресторане он так и не появляется. Может быть, у него дела появились. Ну или, возможно, ночью он так сильно меня хотел, что не смог сомкнуть глаз, и теперь отсыпается.