о любви к ближнему, и автор и не пытается их координировать.

Единственный, кто озабочен спасением собственной души, это маркграф Рюдегер, ему присущи душевная раздвоенность и вызываемые ею муки. Но нетрудно видеть, что окружающие его мужчины и женщины не понимают страданий Рюдегера, взывая к его чести, долгу дружбы и верности. Душевные терзания маркграфа понятны поэту, но он не навязывает этого понимания своим героям. Автор — не моралист в христианском духе, скорее он трагик, сознающий неразрешимость человеческих проблем, он не дает оценок происходящему, но демонстрирует трагические судьбы, фатально предопределенные. Судьба в «Песни о нибелунгах» — скорее языческого происхождения, чем христианского. Потусторонний мир не волнует ее героев, и ключевое слово, делающее понятными их поступки, — не «душа», а «честь».

Таким образом, обращение автора к традиционному материалу героической поэзии германцев с неизбежностью влекло за собой актуализацию языческой героической этики, веры в судьбу и всего того комплекса представлений, которые не были присущи ни автору XIII в., ни его аудитории, но без которых было невозможно обойтись при интерпретации сюжета нибелунгов. Иными словами, читатели, слушатели того времени не могли не обратить внимания на иную, нежели их собственная, природу религиозности и моральной жизни персонажей эпоса. Различия в этике и мировоззрении, ощутимые и наглядные, вновь должны были подчеркнуть временную глубину, выстроить перспективу, в которой рассматривалась эпоха нибелунгов.

* * *

Мне представляется, что изучение интерпретации проблемы времени в «Песни о нибелунгах» позволяет лучше понять ее отношение к германскому эпосу, ее близость к нему и вместе с тем особое ее место по сравнению с героическими песнями. Мало этого, исследование параметра времени в немецкой рыцарской эпопее приближает к уяснению существа самих коллизий, в ней изображенных. Истолкование песни едва ли будет полным, если отвлечься от проблем, связанных с переживанием времени. Ибо время выступает в «Песни о нибелунгах» в качестве конструктивной силы, организующей гетерогенный, из разных источников заимствованный материал в наполненное смыслом целое. Задача же науки и заключается, на мой взгляд, в том, чтобы от анализа частей переходить к воссозданию целостностей.

(Впервые опубликовано: «Традиция в истории культуры». М., 1978. С. 112–127)

Снорри Стурлусон — средневековый историк

Снорри Стурлусон родился в 1179 (или в 1178) году, и русское издание его саг о норвежских конунгах может считаться юбилейным. Восемь веков отделяют нас от времени рождения предполагаемого автора «Круга Земного». Но между нами и Снорри — не только толща человеческих поколений. За протекшие столетия решительно изменилась природа исторического знания. Если историки XVIII и начала XIX в. воспринимали Снорри как своего предшественника, стоявшего у истоков исландско-норвежской историографии, то ныне историки видят в «Круге Земном» исторический источник, оценить который можно только после того, как он будет подвергнут определенным исследовательским процедурам и сопоставлен с источниками иного рода. Поэтому вряд ли целесообразно сравнивать методы, примененные Снорри при сочинении саг о конунгах, с научной работой современного историка. Более продуктивной, мне кажется, была бы попытка разобраться в творчестве Снорри — одного из виднейших и оригинальнейших представителей средневековой историографии.

Саги о конунгах, приписываемые Снорри, охватывают обширную эпоху истории Норвегии, начиная с легендарных времен и вплоть до последней четверти XII в. Снорри сознавал, что эта эпоха не единообразна и какого внутренне расчленена. О древних временах он пишет, что «век сожжений» на Севере сменился «веком курганов», и вводя подобный критерий — способ погребения, Снорри предвосхищает современную археологию, хотя исходил он, естественно, из совершенно иных критериев. Но эти стадии относятся к языческим временам. Дальнейшее время, которое начинается с христианской миссии конунгов Олава Трюггвасона и Олава Харальдссона (Святого), он, видимо, понимал как время вступления Норвегии в период, который не был завершен и в его дни.

По принятой ныне периодизации, эпоха, рисующаяся в «Круге Земном», включает Великие переселения народов, походы викингов и формирование монархий в Европе. С точки зрения социального содержания исторического процесса это период позднеродового общества (или варварского общества) и период перехода к обществу классовому — раннефеодальному. Однако по сравнению со многими другими странами средневековой Европы в Норвегии процессы перестройки варварского общества в раннеклассовое шли медленнее и с большим запаздыванием. Они ускорились как раз тогда, когда жил Снорри, — в ходе ожесточенной внутренней борьбы между претендентами на норвежский престол, между разными группировками знати — старой, родовой, и новой, служилой, — между отдельными областями страны, наконец, между социальной верхушкой общества и низшими слоями, обездоленными и страдавшими от угнетения. Этот период «гражданских войн», движения биркебейнеров, в «Круге Земном» не изображен, но вряд ли приходится сомневаться в том, что всю предшествующую историю Норвегии Снорри рассматривает под знаком конфликтов, раздиравших страну в его время. Есть также основания полагать, что понимание автором «Круга Земного» истории норвежских государей в немалой степени окрашивалось его размышлениями об отношениях между Норвегией и его родиной — Исландией. Нелишне напомнить, что два десятилетия спустя после убийства Снорри Стурлусона Исландия утратила политическую независимость и была вынуждена признать верховенство норвежской монархии.

* * *

Снорри работал над историей норвежских королей в то время, когда на континенте Европы уже пережила свой расцвет так называемая символическая историография. В творчестве историков этого направления с наибольшей полнотой раскрылись важнейшие особенности средневековой исторической мысли. Господствующим жанром была «всемирная хроника». Автор исторического сочинения, задавшись целью описать достопамятные события своего времени или времени предшествовавшего, начинал, тем не менее, изложение «с самого начала»: в соответствии с Библией он повествовал о сотворении мира, об истории иудейского народа, о Рождестве Христовом, его учении и смерти — «осевом» моменте всемирной истории в христианском ее понимании, и постепенно добирался до времени, которое, собственно, и было предметом его исследования. Только эта последняя часть хроники приобретала черты оригинальности, здесь могли быть использованы документы, рассказы очевидцев, воспоминания самого автора, сочинения других историков. Но этот раздел исторического сочинения не стоял вполне обособленно от всего предшествовавшего изложения, так как должен был по возможности соответствовать единой схеме, по которой строилась история.

Создатели «всемирных хроник» не придавали описываемым ими событиям самостоятельного значения и изображали их не ради них самих. Все войны, смены на престоле, стихийные бедствия и иные факты приобретали свой смысл только в более обширном контексте. Во-первых, обширном чисто хронологически, ибо, как мы видели, современность данного историка или недавнее прошлое представляли собой не более чем последнее звено цепи событий, непрерывно тянущейся от самого сотворения человека. Во-вторых, и это еще более существенно, земная история не мыслилась самодостаточной, то был только внешний, непосредственно воспринимаемый контур ее, за которым крылся иной и главный план — замысел Творца, ведущего род человеческий