– Нет-нет, я не в том смысле! Просто ты ужасно смешной. И слишком много думаешь.

– Слишком много думаю? Скажи это моей…

– Да, просто до нелепости.

– …моей тете Агате.

– Нет уж, спасибо!

– Вернемся к Руперту, – сказал я строго. – Ничего он не передумал, просто щиплет себя: проверяет, не сон ли это. Тебе с ним будет хорошо. Твоя работа, его путешествия… Потом маленькие Венаблзы пойдут. Миссис В. будет любящей бабушкой.

– Хочешь еще бренди? – Джорджиана вскочила и наполнила оба стакана до краев.

– Забавно, что ты вспомнил про Лазурный берег, – сказала она, снова усевшись. – У меня были разные сложности, как раз перед тем, как поехать. Я не знала, что делать. А там было чудесно. Я вернулась в Лондон такая счастливая. Думала, все прояснилось и я знаю, как поступить. А теперь…

– Что теперь?

Джорджиана уставилась на портрет над каминной полкой – мрачный сквайр восемнадцатого века в треуголке сидит рядом с женой под деревом.

– А теперь, – сказала Джорджиана, – я думаю, что должна отблагодарить дядю, если только смогу. Он хоть и вредный старикан, а все-таки они с тетей Джиневрой взяли меня к себе и заботились. Когда мои родители умерли, я была еще совсем маленькая. Мне было нелегко.

– Могу себе представить.

– Знаю, что можешь. Наверное, поэтому мы с тобой так хорошо общались во Франции. Мы пережили одно и то же.

На такое сказать было нечего. Но на этот раз молчание не было тягостным; просто молчание.

В конце концов я сказал:

– В общем, Венаблз понимает, как ему повезло. Значит, будет о тебе заботиться. Я заметил, как он на тебя посматривает, когда думает, что никто не видит. Он тебя ценит, а это самое главное. И Мелбери-холл можно будет сохранить…

– В сосисочной упаковке, ага. Но прежде чем идти к алтарю с Рупертом, я должна знать, что Вуди и Амелия сделают то же самое. Иначе получится, только полдела сделано.

– То есть если не будет уверенности насчет Вуди с Амелией, ты не выйдешь за Руперта?

– Не могу сказать наверняка.

Я предложил ей сигарету.

– Спасибо, не хочется. Кстати, Берти, на той неделе в Мелбери-Тэтчет будет большой праздник в честь летнего солнцестояния.

– Правда? Что за праздник? Древний культ плодородия? Или просто парочка шарад и любительское пение?

– Не знаю точно. Дядя Генри полон энтузиазма. Кажется, там хотят устроить спектакль масок на тему «Сна в летнюю ночь». Постановкой занимается какой-то местный тип.

– Спектакль масок?

– Да, что бы это ни значило. Никогда не могла толком выяснить, что это такое.

– Не ты одна. Зато пьесу я знаю. В школе в ней играл.

– Ты был Обероном?

– Нет, я был ткач Основа. И не надо так смеяться!

– Берти, не обижайся! Просто ты так уныло это сказал… А ведь Основа – одна из лучших ролей.

– Да знаю я… В нашей постановке афинские ремесленники говорили голосами преподавателей. Мне потом сказали, что мой голос был точь-в-точь как у Монти Бересфорда.

– Кто это – Монти Бересфорд?

– Преподавал античную литературу.

– А ты текст еще помнишь?

– Эти строки навсегда врезались мне в душу! Захочу – и то не забуду.

– Я всегда говорила, что ты умный.

– Ну больше-то я за всю учебу ничего не запомнил.

– Прочитай сейчас хоть кусочек!

– Ладно. Еще бренди?

– Совсем капельку. Я за ужином и так бокал вина выпила. А ты пей.

Я и выпил. О глоточке кларета упоминать не стал – я его про себя называл «порция Бикнелла». И о местном пиве, в котором утопил свои горести еще там, в павильоне. Бренди у сэра Генри был отменный, с богатым послевкусием, и воспоминания о моем ужасном промахе начали понемногу тускнеть.

– «О ночи тьма! – начал я с завыванием. – Ночь, что как мрак черна! Ночь, что везде, где дня уж больше нет»!

– Это голос Монти Бересфорда?

– Он самый.

– Похоже на миссис Педжетт.

– Истину глаголешь, Мидоус. Очень похоже. «О ночь, о ночь! Увы, увы, увы! Боюсь, забыла Фисба свой обет»!

– Давай дальше!

– Там какой-то знатный говорит. Не моя реплика.

– Постой, где-то тут у дяди Генри должен быть Шекспир!

– После окончания Столетней войны, но до того, как начал выходить альманах Уиздена[39]. Значит, около окна.

– Еще бренди?

– Ну разве что чуть-чуть.

– Вот, нашла! Сейчас-сейчас… – Джорджиана зашуршала страницами. – Ага, вот! Тезей говорит: «По-моему, Стена тоже должна напугаться, раз она обладает всеми чувствами». Или надо произносить аристократичнее?

– Нет-нет! Здесь как раз надо изобразить выговор автомеханика из Центральной Англии. Как у Бони Фишвика.

– А кто таков Бони Фишвик?

– Наш школьный священник. «Не исделали мы того, что нам надлежало исделать»!

– Сейчас, еще раз попробую. Добавить бренди?

– Только на понюхать.

Мало-помалу мы втянулись. Фисба у Джорджианы получалась значительно резвее, чем у моего одноклассника Корбетт-Берчера.

– Слушай! – сказал я. – Если ты встанешь вот здесь на диван, а я на оттоманку, то этот торшер замечательно может изображать Стену.

– Здо́рово! Кстати, Берти, я тут подумала…

– Это меня не удивляет, старушка. Ничуть. Думай дальше.

– Думала я вот о чем. Ну помнишь: «Пресечение поползновений распутной женщины добродетельным адвокатом на глазах у целомудренной невесты»?

– Мы вроде уже эту идею отринули.

– Да, но что, если заранее предупредить Вуди? Тогда он не будет ржать, когда я начну за ним ухлестывать. И вообще никаких недоразумений не будет. И мне роль сыграть проще.

Я покачал стакан в руке, глядя, как плещется бренди – точно так же плескались мысли у меня в черепушке. С высоты оттоманки, на которой я стоял, план казался многообещающим. Полностью застрахован от сбоев и ошибок, я бы так выразился.

– Черт возьми, это гениально!

– Спасибо. Ну что, я поговорю с Вуди или лучше ты?

– Я думаю, от тебя он лучше воспримет. Меня он до сих пор еще не совсем простил за те приставания к Амелии.

Снова вспомнив колледж Гонвиля и Кая, я пошатнулся и чуть не слетел с оттоманки.

– Назначим на понедельник, без пяти три, – сказала Джорджиана. – Как раз инструктор по теннису должен прийти.