– И как только наглости хватило? Я ж с дитем хожу! – оправдывалась свекровь. – Вот, телефон сегодня оставил, – она достала из кармана смятую бумажку, – в церковь предложил вместе сходить или в кафе.

– А вы?

– Конечно, отказалась! Плешивого мужика мне еще не хватало. Такой чистенький, ботиночки сверкают, надушенный, аж на весь парк воняет. Подсел и шур-шур, мур-мур. Интеллигентный такой, начитанный. Про парк этот ваш начал рассказывать: какие тут деревья, какая усадьба раньше была. И все ближе присаживается, все теснее жмется. Ну я его сразу по всем пунктам опросила. Где живет, женат – не женат, дети. Соседом оказался – тут наискосок у него квартирка. Вроде бы разведен, но я ж в его паспорт лезть не буду. Дети, мол, взрослые. И вот ведь бесстыжий, спросил, дочка у меня или внучка? Я ему говорю: «Ты это своим городским заливай про дочек-внучек, а со мной такой номер не пройдет». И что ты думаешь? Нет, ну наглый! Объявил, что он всегда мечтал о такой, как я, простой, доброй, настоящей, из глубинки.

Ну я ему по-нашему, по-глубински, все и высказала. Это ж надо! Деревней меня обозвал! А сам-то хорош! Хамло, тоже мне жених – небось квартирка-то его давно на детей записана. А ищет он себе не жену, а прислугу – приди, подай, полы помой, еду сготовь, в постель с ним ляг-приляг, а как он скопытится, так его детишки быстро за дверь жену-сожительницу выставят.

– Зря вы так. Почему вы сразу о людях плохо думаете? Может, вы ему понравились. Почему обязательно прислуга? Надо было согласиться на свидание. Это же вас ни к чему не обязывает, – сказала Лиза.

– Это тебя муж и ребенок ни к чему не обязывают! А я не такая! Да и он козлом оказался, как все мужики! – вспыхнула Валентина Даниловна.

– Почему?

– Так он сегодня к другой подкатывал. Ну такая лахудра! А он вокруг нее и так рассекает, и так, и сяк, и под руку норовит взять. По ушам ездит, что аж противно. Экскурсию ей проводил – посмотрите направо, тут у нас дуб вековой, посмотрите налево, тут береза, а эта дура уши-то развесила, закокетничала, гимназистка сраная, сумочку прижимает, пальчиками наманикюренными волосы поправляет. Я за тем дубом стояла и все слышала. Ну, думаю, не подвело меня чутье – козел и есть. Ему ж все равно, к кому подкатывать! И к молодым, главное, не лезет, престарелых выискивает. Которые уже и ждать отчаялись, а тут он – в ботиночках своих начищенных. Жених! Ну прогулял он ту мадаму по дорожке и назад вернулся. Я на лавочке сидела – ноги вытянула, сижу, балдею. И вот ведь глаза наглые, он ко мне присоседился на лавочке как ни в чем не бывало. Я ему прямо в рожу сказала, что он старый для меня, что ищу любовника помоложе. Показала ему на наш дом, мол, деревня деревней, а тоже не из мусорки вылезла, тот аж залоснился весь, засалился, ножульками своими начал сучить, вскочил, что-то про судьбу пошел заливать. Я ему говорю: уйди уже, ловелас ты плешивый, у тебя небось и не стоит давно, если языком много мелешь, то другим местом давно не работаешь, а с него как с гуся вода. Заявляет мне: «Старый конь борозды не испортит» – и смотрит так маслеными глазенками.

– И что вы ему ответили?

– Сказала, что не испортит, конечно, но и глубоко не вспашет! Знаешь, он прямо побледнел. Тут же как ветром сдуло. Обидчивый.

Лиза с нескрываемым ужасом смотрела, как дочь, которую она родила, превращалась в точную копию Валентины Даниловны. И тоже удивлялась – ну ничего, ничегошеньки от нее нет. Хоть и вяло, она пыталась подать голос.

– Зачем вы ее перекармливаете? – укоряла она Валентину Даниловну, которая плевать хотела на график прикорма и решительно выбросила готовые смеси.

– Это ж сколько денег переводить! – возмущалась она.

Свекровь варила жидкую манку и бухала в нее здоровенную ложку сливочного масла.

– Да что б ты понимала! – возмущалась свекровь. – На тебя-то смотреть страшно, так хоть дите нормальное будет. Кушай, Дашенька, кушай.

– Она уже на шарпея похожа, а не на ребенка.

Лиза морщилась, глядя, как дочь тянется за ложкой, стоит бабушке замешкаться. Но Рома встал на сторону матери: бабушка лучше знает, как воспитывать внучку. Мать потеряла право слова.

Когда к году Даша превосходила своими размерами двухлетних детей, Лиза вызвала Полину.

– Скажи ей, ты же врач, она тебя послушает, – попросила она.

Но Полина, хоть и приехала, хоть и объяснила Валентине Даниловне, что питание, безусловно, должно быть сытным, но не таким калорийным, что девочке нужна разумная диета, с овощами, фруктами, говорила в никуда. Валентина Даниловна молча выслушала Полину, вытерла руки фартуком и тут же, показательно, выдала Даше горбушку с толстым слоем масла.

Не забывала Валентина Даниловна и о сыне – пекла, парила, жарила. Рома не хуже Даши на глазах стал округляться, забросил спортзал, ложился на диван и уминал пирожки. Лиза надеялась, что свекровь скоро устанет. Невозможно столько времени стоять у плиты, каждый день варить обеды и ужины. Невозможно кормить младенца и здорового мужика. Да еще успевать бегать с коляской за продуктами, на рынок, тащить на себе пакеты, снова вставать к плите. Лиза отдавала себе отчет в том, что она бы так не смогла, не выдержала. Да и зачем? Ради чего? Можно ведь дать Дашке магазинную банку, а Рома пусть поест на работе. Ради чего так убиваться? Но Валентина Даниловна оказалась не двужильной, а трехжильной. Она не уставала, не жаловалась. Вставала раньше всех, ложилась позже всех. Позволяла себе вздремнуть в середине дня, когда спала Дашка. Но полчаса, сорок минут, не больше, и снова тягала, двигала, поливала цветы, таскала Дашку, раскатывала тесто – духовка, как и стиральная машинка, работали на износ, не остывали.

Самое удивительное, что свекровь тщательно все подсчитывала: сколько пельменей налепила, сколько съел Рома, сколько съела она и сколько Лиза. Лучшие куски мяса свекровь готовила для Ромы, потом шел кусочек для Даши, оставшиеся обрезки она оставляла для себя. Лиза в расчет вообще не принималась – она доедала то, что не доели Рома с Дашей. Лизе было все равно, что есть – к еде она потеряла всякий интерес и даже вкуса не чувствовала. Ела, потому что так было нужно, положено, чтобы свекровь опять не начала приставать с разговорами про ее худобу. Но Лиза не могла понять этих скрупулезных подсчетов – пирожков с капустой столько-то, с повидлом столько-то, Рома съел три, хотя на тарелке было четыре.

Эта продуктовая математика никак не клеилась с внезапно проявившейся расточительностью, даже транжирством Валентины Даниловны. Когда свекровь переехала к ним, Рома стал оставлять деньги на хозяйство матери, а не Лизе. Если он оставлял пять тысяч, Валентина Даниловна шла и тратила все пять – на всякую ерунду, на то, что сгниет, пропадет и будет выброшено. Она покупала впрок гречку, муку, крахмал, соль, мыло. Это называлось «наскуплялась». Если же Рома оставлял, например, тысячу, то Валентина Даниловна тратила ровно тысячу. Несмотря на тяжелую жизнь, она вдруг разучилась откладывать, экономить – затаривалась так, будто завтра денег не будет. И послезавтра тоже. При этом искала, где дешевле. И не брезговала просроченными продуктами. Из просроченного кефира жарила оладьи, из творога – сырники. Валентина Даниловна была убеждена, что то, что пожарено, – безопасно. Она могла себе позволить купить самый лучший творог на рынке, самый свежий кефир, но все равно охотилась за «просрочкой». Радовалась: