Папа прочитал молитву, добавив особую благодарность за то, что наша семья пережила наводнение. Глядя из-под сложенных рук, я заметила, что доктор Прицкер, всегда вежливый и внимательный, не склонил головы. Странно. И Агги какая-то кислая неизвестно почему. Мы приступили к обильной трапезе. Накинулись на еду, как голодные батраки, которые пищи неделю не видели — только вилки поднимаются и опускаются да локти ходуном ходят. Доктор Прицкер восхвалял маму за щедрость, и она с удовольствием принимала его комплименты. Да, еды хватило бы на целую армию безработных.

Для начала был черепаховый суп и гренки с грибами, тушенными в сливках. Потом под аплодисменты внесли индейку, которую я откармливала. Теперь у нее появилась хрустящая коричневая корочка, и подали ее в черносмородинном желе. Подозреваю, что это был Большой (также известный как Тупой), но, конечно, я не уверена. Папа встал во главе стола с острым ножом в руке и приступил к разделыванию индейки. Еще были утки, тут уж помогал Аякс. Утки выглядели аппетитно, но я не решилась их попробовать — помнила, как я однажды чуть зуб не сломала о дробинку.

Я уж не говорю о сладком картофеле, жареной картошке, зеленых бобах, стручковой фасоли, кукурузном пудинге, глазированной тыкве и шпинате со сливками. Все просили добавку, а некоторые и не по одному разу, а когда мы наелись до отвала, подали десерт. Каждый счел своим долгом поохать и поахать над пирогом, испеченным Агги, будто это и вправду что-то особенное. Из-за моих яблочных пирогов никто шуму не поднимал, но я даже не расстроилась. Ни капельки.

Тревис так жадно расспрашивал доктора Прицкера о кроликах — как правильно ухаживать, чем кормить, — что маме пришлось даже спасать доктора от столь захватывающей темы.

Желанная дужка досталась Агги. Подозреваю, это ловко организовала мама, и не бёз папиной помощи. Агги могла бы разломить дужку с доктором Прицкером, но неожиданно повернулась к Гарри. Ей достался длинный конец, и она так долго и вдумчиво размышляла над своим желанием, что весь стол потерял терпение.

Наконец она взяла себя в руки и, глядя на ждущих домочадцев, произнесла:

— Я хочу, чтобы все было хорошо с мамашей и с папашей, с нашим новым домом и со всеми нашими друзьями в Галвестоне.

Мы вежливо похлопали, но что-то меня резануло. Слишком уж простенько. Но что можно возразить против такого бескорыстного желания? Ей пришлось так далеко уехать и столько всего пережить.

После ужина взрослые перешли в гостиную, чтобы выпить по стакану шипучего вина. Как можно пить такую гадость? Это выше моего понимания.

Детей выставили поиграть на улицу. Мальчишки затеяли было игру в футбол, но все так объелись, что могли только медленно бродить взад-вперед. Кое-кто вернулся в дом полежать, я с тоской подумала о своем матрасе, но решила: если лягу, меня потом и лебедкой не поднимешь.

Неблагодарная работа мыть посуду выпала на долю Сан-Хуаны. Она привела в помощь двух взрослых дочерей. Беспорядок был такой, что одной не управиться. Виола превзошла саму себя, поэтому получила от мамы серебряный доллар за труды.

Я поступила мудро, уговорив Тревиса прогуляться со мной — надо же растрясти праздничный ужин. Наступило мое любимое время суток. Багровое закатное небо; глубокая тишина, какая бывает только осенью, изредка прерывается несмелыми криками запоздавших перелетных гусей. Мы оба слишком наелись, чтобы болтать, но немного прошлись и даже поспорили (ставка — три леденца), кто первым увидит звезду.

Тревис увидал на западе слабый свет и зачастил:

— Звездочка светлая, звездочка яркая, звездочка первая, звездочка ранняя…

— Это не звезда, это планета. Юпитер. Поэтому не считается.

— Чего? — возмутился брат.

— Видишь, как ровно она светит? Совсем не мерцает, значит, это планета. Мне дедушка объяснил. Ее назвали в честь главного римского бога.

— Ты просто платить не хочешь.

— Тревис! — я судорожно рылась в памяти. — Я тебя когда-нибудь обманывала?

— Ну… пожалуй, нет. Во всяком случае, я не помню.

— Вот видишь! Даже если это первый на сегодня источник света, это не звезда. Значит, ничья. Никто никому ничего не должен.

Самый покладистый из братьев и на этот раз не стал спорить.

Мы отправились к хлопкоочистительной машине. У рабочих был выходной, и без привычного грохота тишина казалась жутковатой. Мы уселись на запруде чуть повыше колеса, которое приводит в действие хлопкоочистительную машину. В одном из сухих водосбросов свернулся водяной щитомордник толщиной в мою руку. Он тоже наслаждался тишиной.

Тревис вздрогнул, когда я показала ему змею, но мистеру О’Фланагану змеи не мешали, наоборот — они уничтожали крыс. Крысы — это вечная проблема, они грызут кожаные ремни, приводящие в движение машину. Мистер О’Фланаган однажды принес нескольких подросших котят, но их нежная нервная система не выдержала ужасного шума, и они, один за другим, исчезли в неизвестном направлении. Как-то он привел Аякса, который с энтузиазмом, но без особого толка провел пару часов, обнюхивая все углы. Но он был слишком крупный, чтобы добраться до крыс в их норах. Я думала: не пригодится ли Полли, если снять у него с ноги цепочку? Не знаю, ест ли он грызунов, но любая крыса, увидев такие когти, побежит сломя голову и не остановится до самой границы нашего округа.

Так мы и сидели рядышком. Тишина, только в животах время от времени урчит (что в данных обстоятельствах вполне естественно). Над рекой мелькают летучие мыши — просто высший пилотаж. Наверно, охотятся за жуками, чтобы наесться впрок для неизбежного перелета на юг. А может, решат перезимовать у нас? Тогда зима будет бесснежная — есть такая народная примета.

Тревис задумчиво спрашивает ни с того ни с сего:

— Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

Ни разу в жизни никто меня об этом не спрашивал. Сложный вопрос, бесхитростно заданный тем, кого я люблю и кто любит меня. Надо же, нашел, о чем спрашивать. Мое сердце сжимается. Это у него есть выбор, не у меня.

— Я, наверно, хотел бы стать звериным доктором, — продолжает Тревис.

— Правда? — я вспоминаю, как на него подействовали внутренности червяка. — Ты отдаешь себе отчет, что придется видеть кровь, кишки и всякое такое? Ты это правда понимаешь?

Он помолчал минутку, а потом медленно произнес:

— Думаю, да. А как получилось, что на тебя это никак не действует?

По правде говоря, иногда очень даже действует, но я никогда не признаюсь, и особенно младшему братишке. Можно и приврать слегка.

— Потому что я Ученый.

— Нет, как ты выдерживаешь? Сможешь меня научить?

— Ну, не знаю…

Тревис обескуражен. Но тут он говорит то, что наверняка обеспечит ему мою помощь.

— Ты же умная, Кэлли Ви, умная, как целая стая сов. Ты найдешь выход.

— Я подумаю. И у дедушки спрошу. Если у меня не получится, может быть, дедушка что-нибудь придумает.