Вылеты отменялись один за другим, и в душном здании аэропорта царила тихая и сонная американская паника.

Бармичев слонялся по терминалам, сидел в зале, глядя на летное поле, читал, дважды побрился и раз пять выпил кофе... В номер гостиницы, предоставленной в связи с отменами рейса, он принципиально не поехал.

Наконец через сутки объявили время регистрации на самолет до Москвы, и пассажиры его рейса выстроились у стойки вылета в немую и депрессивную очередь. Мятые утомленные люди даже не переругивались...

«Сяду в кресло и сразу же засну!» – думал он.

Тяжелый самолет разогнался и взмыл в небо. Сон ушел. Кучевые облака в иллюминаторе отливали багровым.

Одно из любимых занятий – наблюдать за людьми в их естественной среде обитания – отвлекло его от грустных мыслей. Впередисидящая дама азартно строила глазки сразу троим представителям мужского пола, один из которых выглядел как дряхлый господин с повадками миллионера, а два других сонно моргали и даму в упор не видели.

– Разрешите посадить джентльмена на свободное место рядом с вами?.. – обратился к нему бортпроводник.

– Пожалуйста, – Бармичев встал.

– Можно я к окну сяду? – впился в него глазами пожилой джентльмен-кавказец. – И пакет дайте, а то меня тошнит.

Стюард принес бумажный пакет.

Красноватые облака в иллюминаторе сменили грязные обрывки туч.

– Если б летел на частном самолете, как это делает мой зять, было б меньше случайностей с террористами! – прихлебывая из стаканчика, посетовал джентльмен.

Бармичев кивнул и закрыл глаза.

«Я абсолютно забыл про теракт! – возмущение с головой накрыло его. – Вот так чужая жизнь нас совершенно не волнует. Через сутки напрочь забываешь о том, что было вчера. Что это, сбой в человеческой матрице или просто способ выжить?.. Не знаю».

Влад передвинул ногой сумку, там лежали подарки для дочери.

«Никогда в жизни не мечтал окунуться с головой в любовь. Моя жена – безупречная женщина, она и из туалета выходит с достоинством, как ни смешно это звучит. – Бармичев покосился на соседа, тот спал. – Тогда почему у меня чувство, словно, пока не встретил Валю – я не жил?! А ведь жил и был вполне счастлив... Почему же я хочу все разрушить? В уме ли я?..»

По бесстрастному лицу Бармичева трудно было понять, о чем он думает. А думал он не о работе, не о семье и даже не о себе. Влад думал о Вале. О том, что в его жизни может случиться максимум хорошего, если Валя любит его. И все хорошее уменьшается ровно в десять раз, если Валя не любит.

– Вот ведь напасть, – неожиданно фыркнул он, разбудив соседа.

Рэм Константинович по вечерам гулял по Москве, спускался в метро и катался по Кольцевой линии. Просто так. Рассматривал ветшающие станции и людей, и не раз был узнан, хотя для конспирации надевал кепку и общую растерянность лица.

В этот свой приезд он встретился лишь с двумя своими друзьями, которые уже никогда не станут бывшими. Годы их соперничества осталось где-то далеко в сгинувшем СССР, все трое были известными людьми когда-то, а сейчас благополучно доживали свой век.

Скотчинский как раз ехал с одной такой встречи и присел, чтобы отдышаться, на станции метро «Тургеневская»... В двух сантиметрах от него через минуту шмякнулся вонючий бомжик, теребивший в руках свежую газету «Санди таймс», выуженную, вероятно, из ближайшей мусорной урны на улице.

Рэм Константинович сидел сгорбившись, и у него были на то причины. Друг Вася, у которого он только что пил водку в гостях, болел раком, и бледное, совершенно бескровное его лицо докладывало лучше всяких справок о состоянии его внутреннего здоровья... Лицо беззвучно извещало о том, что видятся они сегодня в самый натуральный последний раз.

На краешке скамейки, где переводил дух Скотчинский, неподалеку от бомжа сидела в ожидании поезда молодая женщина и тихо рыдала. Рэм Константинович устал слушать всхлипы, распрямился и встал.

– Чтоб вы были здоровы, товарищ Скотчинский, – сказал ему вслед бомжик, аккуратно складывая в квадрат прочитанную им «Санди таймс».

– И вам тоже не болеть, уважаемый, – обернулся Рэм Константинович.

– Не дождетесь, – бомжик тоже встал и подошел совсем близко. – Так вы не в Англии?..

– Приехал к дочке, – Рэм Константинович сам себе удивился, так как с бомжами до этого случая не якшался.

Не было возможности, да и желания тоже.

– Ваши передачи про пираний и акул капитализма я с детства смотрел, – почесался бомж. – Теперь при капитализме живем вашими молитвами, а хотите газетку? – протянул он Скотчинскому «Санди таймс». – Вчерашняя – как наша жизнь.

Рэм Константинович по-простецки потрепал бомжа по плечу, вежливо отказался и, прихрамывая, направился к эскалатору.

* * *

Гладкий кот мчался по улице, а за ним стремительно гналась тень весьма солидной собаки... Это был Зяблик, а собака самый что ни на есть бульдог соседей Скотчинских индусов Брахманов. Зяблик рыбкой нырнул через кошачье отверстие в дом, а бульдог накручивал круги у двухэтажного особняка Скотчинских еще минут пять, загнанно дыша и высунув язык.

* * *

Рэм Константинович, выйдя из метро, закурил и решил позвонить супруге. Полина Давыдовна ответила на удивление быстро, словно держала телефон в руках.

– Так ты приедешь?.. – сквозь хронический кашель эфира неуверенно спросил Скотчинский.

– Нет, Зяблик заболел, – Полина Давыдовна покосилась на только что прибежавшего с улицы кота, тот лежал на спине и жонглировал ножкой.

– А что с ним?

– Он съел справку от ветеринара, и нас не пустили в самолет. Я сдала билет, Рэм. А что делаешь ты, как Влада?.. Горюет, да?

– За неимением лучшего я жду, когда приедет Влад, – Скотчинский поохал. – А Лада с подружкой по ресторанам и магазинам носится, как всегда, так что не беспокойся за нее, Поля... Вот ведь напасть, мать...

– Что за напасть? – испуганно пробормотала Полина Давыдовна, переглянувшись с котом.

– А разве не напасть, скажи, а?.. – по-старчески проскрипел Скотчинский. – Егор – гей, а Коля никакой, серый человек. Боится даже себя, мыслей своих и дел... Влада – счастливая мать и жена... была в прошлом, вот так вот, Поля, это дети твои...

– Ты когда вернешься?.. – Полина Давыдовна вздохнула. – Соскучилась я по тебе, старый распутник! А ты по мне?..

– Дождусь Влада и поговорю с ним, а потом видно будет, – все тем же старческим фальцетом ответил ей Рэм Константинович.

– Привези мне Робски, когда домой поедешь!

– Что за Робски? – удивился Скотчинский.

– Писатель, ну ты знаешь, с родинкой на губе, – фыркнула Полина Давыдовна.