потянулся ручонками к корешкам, продолжая тихонько плакать. Женщина снова села к столу.

— Я видел их. — Э машинально погладил виски и как-то сразу обмяк, будто силы внезапно покинули его.

— Видел? — Женщина широко раскрыла глаза, сердце переполнилось жгучим страданием. Нет, это было больше, чем страдание!

— Да! Только что!

Женщина чуть не оттолкнула брата, чтобы побежать и увидеть все собственными глазами, но страх ее остановил, только тяжелый вздох вырвался из ее груди.

— Сестра, ты говорила, в мире нет сердобольных людей. А я как раз сегодня встретил такого. — Он многозначительно поднял большой палец.

— Это тот, которого ты искал?

— Да. И нашел его в одной харчевне. Поговорил с ним по душам, рассказал все о них обоих. «Они свое получили, — сказал я. — Боюсь, их уже и в живых нет». Я умолял его только об одной милости: показать мне, где они лежат.

Э нахмурил брови, отчего резче обозначились морщины. Он почесал затылок: говорить ему было нелегко, однако, подумав, он продолжал:

— Он выслушал меня, но велел ему не досаждать. Нынче, мол, со многими покончили; и с мужчинами, и с женщинами, и с теми, кто в длинных халатах ходит и кто в коротких куртках. Мыслимо ли всех упомнить?! Да и не разрешается опознавать покойников. Но не мог же я уйти ни с чем, раз уж нашел его! Я снова стал просить: говорил, что супруги достойны сочувствия, что дома осталась бабушка с маленьким ребенком. Целыми днями он плачет у нее на руках и зовет маму… Я просил пожалеть старуху и дитя… Разумеется, я сказал все, что мог, осталось только поклониться ему в ноги.

Женщина слушала, печально глядя на ребенка, лежавшего у нее на коленях. Ребенок почти засыпал. Корешки лежали у нее на рукаве.

— Мои слова тронули его душу. Нужно уметь поговорить с человеком, и своего добьешься, — хвастливо продолжал Э, и его морщинистое лицо на мгновение расплылось в улыбке, но он тут же прогнал ее. — Он заговорил со мной совсем по-другому, не как чиновник. Даже вздохнул. «Такое горе с детьми! У кого не дрогнет родительское сердце?! Ты меня разжалобил. Ладпо, покажу тебе, где их гробы. Только почему такие хорошие люди не могли жить спокойно? Зачем им было ввязываться в опасное дело?» Я сказал ему, что и мне это не совсем понятно; мы, торговцы, не понимаем ученых людей. Возможно…

Старая женщина тяжело вздохнула, сердце ее сжалось. Она, как и брат, не понимала дочери и зятя, но знала наверняка: у них нет ничего общего с каторжниками, у которых лица убийц и черная душа. Нет, ее дети не такие. Но почему с ними расправились как с преступниками? Вот уже сколько дней этот вопрос не давал ей покоя, и нет человека, который бы ответил на него.

— Он велел мне ждать его в шесть часов вечера, за поворотом дороги. Я без конца благодарил его — тут уж не приходится лениться. Я пришел туда пораньше и стал ждать. Ровно в шесть он явился в обычном платье. Он повел меня к пустырю. По дороге мы снова говорили.

Э умолк. Он не хотел рассказывать сестре всей правды, — это могло убить ее. Но в памяти проплывали картины одна страшнее другой. Вот они вдвоем идут к пустырю. Вокруг кромешная тьма. Ни единого фонаря, ни звезд, ни лупы. Темные силуэты деревьев и строений, то неподвижные, то словно колеблющиеся, чернеют вдалеке, словно чудовища. Иногда в воздухе мелькали светлячки, ему мерещилось, что это зрачки танцующих чертей, и в глазах рябило; лишь издалека, будто с самого края света доносились лай собак и гудки машин. Но и здесь была своя жизнь, в воздухе витали какие-то таинственные звуки, шорохи. Утром прошел дождь; идти по сырой земле было трудно, вокруг ни зги — того и гляди, споткнешься и упадешь. Спутник Э закурил сигарету и, затянувшись, глухо сказал: «Лица их пылали гневом, но сколько в нпх было благородства, душевной доброты. Они взглянули друг на друга, словно хотели что-то сказать, но не произнесли ни слова — лишь опустили голову. В таких страшно стрелять, даже нам, людям привычным к винтовкам и пулеметам. Рука не поднимается! Когда стреляешь на войне — враг далеко, и неизвестно, попадешь в пего или не попадешь. Даже не видишь — в кого целишься. Но когда перед тобой связанный человек и ты отчетливо видишь его брови, каждый волосок у него на голове, страшно спустить курок. А те двое были такие добрые и очень уж худые, изможденные: казалось, дунь — и они упадут. Один из наших долго не мог выполнить приказа, потом паконец спустил курок. Но промахнулся в лишь ранил мужчину в руку. Тот вздрогнул от боли. Женщина закричала как безумная. Говоря по правде, на сердце у меня было тяжело, я не мог смотреть и отвернулся. Грянули еще три выстрела. Все было кончено. Они лежали в крови».

Ноги не повиновались Э, но нужно было идти, и он неотступно следовал за своим спутником, почти касаясь грудью его спины.

Э задумался, уставившись в одну точку. Женщина знала, что брат чего-то не договаривает, и взволнованно спросила:

— А что он еще говорил? Видел он, как их убивали?

От бесконечных дум она вконец измучилась. Винтовки… Блестящие черные трубки. Солдаты и полицейские носят их за плечами… Неужели с помощью этих трубок навсегда покончили с дочерью и зятем?… Она не верила, не могла себе этого представить. Перед пей вставали образы любимых детей. Куда их ранило? Кровь… Неужели ее больше нет в их телах? Неужели остановилось дыхание? Все это было туманно, как сон. Временами ей казалось, будто дочь и зять живы. Наступит день, когда у порога прозвучат их голоса, такие особенные, не похожие ни на чьи другие; откроется дверь, и рука об руку войдут два самых дорогих для нее существа. Но и эти ощущения были неясными, призрачными.

— Нет, этого он не видел, — торопливо проговорил брат. — Он только сказал, что перед расстрелом мужчина был взволнован, но держался с достоинством. Одежду свою он раздал; лично ему достались заграничные брюки, я видел их