chitay-knigi.com » Современная проза » Дождь: Рассказы китайских писателей 20 – 30-х годов - Мао Дунь

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 34 35 36 37 38 39 40 41 42 ... 132
Перейти на страницу:

— Дай-ка я посмотрю.

Женщина схватила записку. Она так пристально, с таким вниманием вглядывалась в нее, словно завзятый книголюб — в какую-нибудь очень редкую книгу. Но читать она не умела.

В комнате стало совсем тихо. Ребенок чуть слышно посапывал. И хотя мать не могла прочитать записку, она поняла ее сердцем, и не только поняла, но глубоко проникла в ее смысл, и перед нею вдруг раскрылись сокровенные мысли дочери и зятя. И будто новые жизненные силы влились в ее существо. Теплое чувство переполнило сердце. Она огляделась: знакомые до мелочей предметы при свете лампы выглядели как обычно. Она прислушалась, но за стеной было тихо, лишь с улицы доносилось пение, сопровождаемое звуками хуциня.[81]

— Да-нань, сердце мое, пойдем спать.

Она встала, поцеловала мальчика в головку и положила записку в карман его рубашки, потом пошла к лестнице. Печальные глаза ее светились материнской лаской; шаги стали легче, увереннее. Она была полна решимости взять на себя заботы о ребенке и заменить ему мать.

— А-а… — Ребенок насупился и, не открывая глаз, нежно, протяжно позвал: — Ма-ма!..

1927

Ба Цзинь

СЕРДЦЕ РАБА

— Мои предки были рабами! — с гордостью сказал мне однажды Пэн.

У меня много друзей, и все они, рассказывая о своих предках, самодовольно заявляют: «Мои предки имели рабов!» Многие из друзей и поныне владеют рабами, у некоторых, правда, рабов совсем мало, а то и вообще нет; поэтому в разговорах друзья нет-нет да и вспомнят с горечью былые деньки.

А я сам? Как подсказывает мне память, у моего прадеда было четыре раба, у деда — восемь, у отца — шестнадцать. Эти шестнадцать рабов принадлежали мне. Самодовольство распирало меня: я рабовладелец. Но мало того, я намерен был вдвое увеличить количество рабов.

И вот в моей жизни появился Пэн: он спокойно, без тени стыда, даже с гордостью заявил, что его предки были рабами. Мне казалось: он сошел с ума.

Я не знал его прошлого, но он был моим приятелем. Я познакомился с ним так же, как с остальными друзьями, совершенно случайно. Он случайно вторгся в мою жизнь.

Вот как было дело: однажды после полудня я возвращался из университета. Я брел по мостовой, погруженный в свои мысли. Сзади меня нагоняла машина, шофер непрерывно сигналил, но я не слышал. Еще момент, и все было бы кончено, но внезапно чья-то железная рука схватила меня и отбросила в сторону. Придя в себя, я оглянулся и увидел худощавого юношу с совершенно бесстрастным лицом. Я сердечно поблагодарил его. Не отвечая, даже не улыбнувшись, он только раз-другой смерил меня холодным взглядом. Но что это был за взгляд! Затем словно про себя сказал:

— В следующий раз будьте повнимательнее, — и ушел с высоко поднятой головой.

Так состоялось наше знакомство.

Мы учились в университете на разных факультетах: я изучал литературу, он — общественные науки. Мы слушали лекции в разных аудиториях, но виделись часто и каждый раз при встрече перебрасывались двумя-тремя фразами или проходили мимо, обменявшись равнодушными взглядами. Но в конце концов мы стали приятелями. Наши разговоры всегда были лаконичны, но мы никогда не говорили друг другу банальностей, вроде: «Какая хорошая погода». Слова, которыми мы обменивались, были отточены, как бритва.

Нас как будто связывала крепкая дружба, но я недолюбливал Пэна. Я подружился с ним, движимый чувством признательности и любопытства. Возможно, я уважал его, но питал к нему глубокую антипатию. В выражении его лица, в его речи, в манере держаться не хватало теплоты. Где бы он ни был, он всегда казался холодным и бесчувственным. Мне ничего не было о нем известно: он никогда не рассказывал о себе. Впрочем, судя по его жизни в университете, можно было заключить, что он из небогатой семьи. Не в пример многим студентам, он отличался бережливостью, не носил европейского костюма, не ходил в кино и на танцы. В свободное от лекций время либо читал, либо в одиночестве прогуливался по площадке или около университета. Он никогда не улыбался и постоянно пребывал в глубокой задумчивости.

Да, он постоянно о чем-то думал. За три года, что мы проучились вместе, я убедился в этом.

Однажды я не удержался и спросил:

— О чем ты думаешь целыми днями, Пэн?

— Ты не поймешь, — бесстрастно и холодно ответил он и, повернувшись, ушел.

Он был прав: я действительно не понимал, почему человек в его возрасте должен быть таким мрачным, непохожим на других; почему должен отказываться от всех удовольствий и замыкаться в себе, — этого я не мог постичь. И именно потому, что это казалось мне странным, я еще больше стремился разобраться во всем. Теперь я стал внимательнее следить за поведением Пэна, интересоваться книгами, которые он читал, присматриваться к людям, с которыми он встречался.

Друзей у него, кроме меня, почти не было. Разумеется, он был знаком кое с кем, но никогда ни с кем не сближался и не заводил друзей. Разговаривая, не менял выражения лица. И хотя мы с ним были давно знакомы, относился ко мне холодно. Видимо, из-за этого он и не нравился мне.

Ознакомившись с книгами, которые он читал, я понял, что читает он совершенно бессистемно, авторов многих книг я вообще не знал. Этих книг никто не спрашивал, они годами лежали на полках библиотеки. Пэн глотал все подряд: сегодня — романы, завтра — философские трактаты, потом переходил к истории. Откровенно говоря, понять его, судя по той литературе, которую он читал, было тоже нелегко: я не мог знать содержания книг, не прочитав их от корки до корки.

Однажды вечером Пэн неожиданно зашел ко мне. Мы не виделись более двух недель. В том семестре я жил вне университета, снимал поблизости удобную комнату; она находилась в верхнем этаже, и из окна ее открывался

1 ... 34 35 36 37 38 39 40 41 42 ... 132
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 25 символов.
Комментариев еще нет. Будьте первым.
Правообладателям Политика конфиденциальности