Заринка гундит:

– Мамочка, неужели сдашься? Ведь если мы сбежим, то окажется, что Бахшанда победила. Выйдет, что она во всём права. Что мы чужие…

– Да, Зарина, – сказала матушка. – Мы действительно чужие. У них своя жизнь, у нас – своя.

Сестрица:

– А если даже и чужие, всё равно нельзя уходить. Получится, что мы сбежали… Не выдержали, проверки не прошли.

– А кто проверщик-то?! – спрашиваю. – Это Бахша, что ли? Да кто она такая, чтоб проверять?

А сеструха:

– Ты, Андрюшка, как хочешь… Я никуда не пойду. В любом случае останусь. Это ты всегда отовсюду убегаешь.

– Дети, – сказала матушка, – не ссорьтесь. Нам действительно лучше уйти. Не представляю, что мы будем делать в Калай-Хумбе, но всё лучше, чем терпеть постоянные унижения…

Вот так-то люзда на правду вышла!

Собрались мы в один миг. Покидали манатки в сумки и стали прощаться. Дед прослезился. Дильбар пригорюнилась. Охи-вздохи-поцелуи. Бахша стояла как столб, глядела в сторону. Присутствовала! Дядька был в отлучке, где-то в горах. Дильбар причитала:

– Дядя ваш… огорчится… обидится…

Пацанёнок, Мухиддин, потащился было за сестрицей:

– Заринка-а-а, не уезжай… Заринка-а-а, останься…

Но Бахша цыкнула, и он юркнул в какую-то норку.

Соседки набежали. Матушка всем объясняла:

– Срочные дела в городе… Очень срочные… Неотложные…

Соседки вздыхали:

– Как же доберётесь? Теперь опасно…

– Соседка, зачем нас покидаете?

– Вера-джон, возвращайтесь скорее…

Насилу вырвались. Толстуха-соседка выплыла на улицу и бросила нам вслед горсть муки:

– Белого вам пути!

Точняк! На свободу с чистой совестью. Мы своё отмотали. Перешли мост, вышли на дорогу. Долго ждать не пришлось. Из-за поворота дороги, как из засады, выскочила машина. Фургон с красным крестом на борту. Скорая помощь. Матушка радостно замахала рукой. Фургон промчался мимо. Я мельком увидел в окне бородатую рожу с зелёной повязкой на лбу и торчащий ствол автомата.

– Мама, не останавливай!

Но фургон лихо затормозил, проехал юзом и встал. Вываливают оттуда три урода в камуфляже. Один – длинный, худой, как глист. Другой – бородатый, в бронежилете. И пацан колхозный, прыщавый. Вразвалочку к нам идут.

– Ворух, да? Давай садись.

– Спасибо, – лепечет мама. – Сейчас Джоруб подъедет… На машине… Мы его ждём…

Бородач в бронежилете ухмыляется:

– Мамашка, зачем Джоруб? Мы лучше довезём.

Глист укоризненно цыкает:

– Рембо, почему «мамашка» говоришь? Молодая женщина, да. Красивая. Учительница, наверное? В кишлаке муж, да?

Прыщавый в сторонке мнётся. А Рембо с мамой, как кошка с мышкой играет.

– Мамашка, муж не приедет. Бросил тебя муж. Такую красавицу на дорогу одну отпустил. Теперь пешком пойдёшь. Девочку жалко. Совсем молодая девочка. Слабая…

На меня – ноль внимания. Типа, меня вообще нет.

Они повыдрючивались, а потом Рембо маме – нарочито громко, словно она глухая:

– Не хочешь ехать?!.. Хай тогда, мамаша!.. До свидания!..

И граблю тянет, типа, прощается. Мама поколебалась, но руку ему подала. Он долго не выпускал, тряс, лыбился – кайфовал от маминой растерянности. Отпустил. И сунул Заринке грязную клешню:

– Хай, девочка. Тоже до свидания.

Зарина глянула на него, как тигра, отвернулась. Он ухватил её за руку.

– Э, девочка, мамашка не хочет. Ты с нами поедешь…

Я крикнул:

– Отпусти! – и кинулся на него.

Он чуть отступил.

– Герой, да?

И сунул мне в поддых стволом. Я с налёту наткнулся на железку, задохнулся, согнулся и смутно увидел, как Зарина яростно набросилась на Рембо с кулаками. Глист схватил её и потащил к машине.

Рембо шагнул ко мне и коленом ударил в лицо. Я упал. Перед тем, как потерять сознание, почувствовал, будто сквозь сон, что Рембо бьёт меня ногами.

Статус журналиста – аналог защитного скафандра, в котором корреспондент спускается в иной мир. Так, во всяком случае, мне прежде казалось. Ещё одна иллюзия, рождённая затишьем доперестроечной жизни и магической властью советской прессы.

Трещина в моем иллюзорном скафандре появилась сразу по приезде в Ворух, в первый же вечер, когда стали размещаться на ночлег. Дружину Даврона и присоединившуюся к отряду шпану поместили в сельской школе, выкинув из классов во двор столы и парты. Пару школьных столов дружинники тут же расколотили на дрова и принялись готовить на костре ужин. Даврона уложили спать в роскошной мехмонхоне. Я удостоился гораздо меньшей чести. Поместили, правда, в господском доме, однако не в отдельной комнате, а вместе с челядью – двумя личными телохранителями Зухуршо. Таков, стало быть, ранг репортёра в его глазах…

Впрочем, этот расклад предоставил случай понаблюдать за парочкой своеобразных экземпляров местной биополитической фауны в их естественной среде. Телохранители огромны, облы и… не определил ещё, к какому виду их следует отнести. Нечто среднее между гориллой, троглодитом и йети. Старший из них, Гафур, даже смышлён. На свой лад, по-звериному. Это здоровенный детина с лицом и руками, испещрёнными витилиго. Белые, лишённые пигмента пятна на смуглой коже вызывают у меня лёгкую брезгливость, несмотря на то, что болезнь не заразна. Кстати, таджики ошибочно приравнивают её к проказе. Кожные покровы второго примата, Занбура, чисты, но он по-звериному туповат. Разумеется, они немедленно вступили в соперничество за территорию. Комнатка была небольшой, а они, как я понял, только притирались друг к другу и пока ещё не выяснили, кто из них доминирующий самец.

– Я у стены лягу, – пробурчал Занбур, туповатый гуманоид.

Второму пришлось бы лечь ближе к двери, на менее статусной позиции.

– Моё это место! – рявкнул Гафур.

– Моё…

– Моё место!

Силу и агрессию они лишь демонстрировали, в прямую схватку не вступали. Видимо, силы были более или менее равными. Я понаблюдал за ними, но однообразие диалога наскучило.

– Ты куда?! – пробурчал Занбур.

– Подышать свежим воздухом.

Занбур задумался. Видимо, соображал, стоит ли выпускать.

– Пусть идёт, – проревел разумный Гафур. – Иди дыши. Со двора не уходи.

Я вышел во двор. Над головой в низко нависшей тьме густо цвели махровые звезды. В здешнем резко континентальном климате они вызревают на жирном небесном чернозёме особо крупными, мохнатыми и в неимоверном количестве. Страшное это, скажу я вам, зрелище – бездна, полная звёзд. Не разумом, а всем нутром, без мыслей и слов, ощущаешь себя крохотным комочком протоплазмы в беспредельном мире неживой жизни…