«УАЗ» двинулся задним ходом, замер, пережидая, пока «Волга» втянется в колонну, и подкатил к последнему грузовику, кузов которого был заполнен грузом наполовину. В задней части расположились бойцы охраны.

Даврон распахнул дверцу и позвал:

– Эй, Фазыл!

Здоровенный рябой парень перегнулся через борт.

– Они пойдут за тобой, – сказал Даврон. – Засечёшь неладное, бей из эр-пэ-гэ.

Вскоре караван углубился в горы. Пейзаж непрестанно менялся, словно кто-то складывал из камня гигантский оригами – движение автомобиля перегибало пространство, ломало его, расправляло, растягивало за концы, разглаживало и вновь перегибало, и всякий раз на мгновение возникала новая объёмная панорама. Горы двигались. Одни вершины поднимались, другие опускались, боковые ущелья раскрывались и схлопывались, скалы выступали к дороге и отступали назад…

Даврон молчал, насупившись. Алик вдруг сказал:

– Корреспондент, ещё загадку разгадай. Внутри огонь, снаружи холод, кипящую воду в него наливают – лёд получается.

Отгадать я не смог.

Убил бы! Сил нет терпеть, как Бахша над матушкой изгаляется. Чего она хочет? Чего добивается? Я ей прямо сказал:

– Мы вообще отсюда нах свалим!

Матушка неподалёку была и услышала. Бахша ушла, матушка говорит:

– Андрюша, сынок, ты мне обещал не грубить. Неужели трудно держать себя в руках?

Ну, блин!

– Это Бахша нас в руках держит. Как негров на чайной плантации. Я к ней в рабы не записывался.

А матушка:

– И с каких это пор ты себе позволяешь грязные выражения? Да ещё при женщине…

Я сам пожалел, что с языка сорвалось. Но неужели мама не может хоть в раз в жизни промолчать и не упрекать? Всегда одно и то же: «Мой сын не имеет права выражаться. Андрей, ты же культурный мальчик. Из библиотеки чуть ли не каждый день новую книжку приносил…» Я объясняю: «Мама, на улице все ребята так говорят». – А она: «Тебе, наверное, кажется: если будешь разговаривать, как хулиган, то тебя будут считать сильным и страшным. Уверяю, что ошибаешься». А я не согласен. Где-нибудь в другом месте буду говорить по-другому. Я умею. А здесь всё-таки не райский сад…

Я нарочно. Ей, Бахше, назло. Как-то раз пацанёнок, сынок её Мухиддин, выругался, а Бахша услышала. «Подойди». Пацан испугался до усрачки, но подошёл. «Высунь язык». Он высунул. Бахша из воротника платья вытащила иголку, длиню-ю-ю-щую, и – ему в язык. Проткнула насквозь. Он полдня с иголкой в высунутом языке прокантовался. Но мне она хрен что сделает. Я ей не сын. Я ей никто. И она мне никто.

Матушка:

– Андрей, дай мне слово никогда с ней не препираться.

А Бахша? Ей можно?!

Последний раз – это ещё до того, как намылилась выдать Заринку за овоща, – она как с цепи сорвалась. День такой был, что всё из рук валилось. Матушка совсем из сил выбилась. Я просил: «Посиди отдохни». «Нет, Андрюшенька, работать надо. Нам вон сколько надо сделать… А времени мало осталось. Ты же слышал, что они говорили. С севом нельзя опаздывать».

И тут она на поле заявилась. Злая как собака. И начала вонять: «Почему мало сделали? Ты, Вера, лентяев вырастила…» Целую бочку говна на матушку выплеснула. А мне что, терпеть, когда Бахша мать полощет? Тоже сказал ей пару ласковых. И понеслась атомная война двадцатого века. Всё в руинах, и никого в живых. Одни обугленные трупы.

Я, когда она ушла, сказал матушке:

– Почему ты разрешаешь грубо с собой обращаться?

– Андрюша, милый, они нас приютили…

– Спасибо! Теперь кланяться и молчать в тряпочку?

– Мы не имеем права жаловаться и что-то требовать. Они дали нам кров. Они нас кормят…

– Кормят?! – Я схватил её руку и повернул ладонь кверху кровавыми мозолями. – Вот что нас кормит! Мы тут как в ГУЛАГе.

Матушка сказала:

– В этих местах все люди так работают. Иначе не выживешь.

– А я не желаю…

Мне не трудно. Даже нравится камни ворочать. Если б ещё Бахша над матушкой не измывалась. Но это у неё порода такая. В папашку своего пошла. Приволокся он вчера, когда у дядьки в мехмонхоне родичи собирались. Нашего деда тоже вывели. Он после смерти отца сильно сдал. Не знаю, какой прежде был, но сейчас совсем слабый. Жалко до слёз. Клёвый у меня дедушка. Обидно, что раньше с ним не общались. Иной раз меня за руку берёт и шепчет: «Эх, Андрей, Андрей…» Понятно, отца вспоминает… В общем, деда из его комнаты выволокли, усадили на почётное место – глава семейства. А какой он глава?! Всем Бахша заправляет.

Шокир, урод кривобокий, тоже припёрся. Почему его впустили, я не понял. Из вежливости, что ли? Это же заседание совета старейшин, вход по членским билетам, а он вообще не из нашего кауна. Дядька говорит, он нутром чует, в каком доме угощенье наклёвывается.

Я, понятное дело, у двери примостился. Где и положено вьюноше. Чай подтаскиваю и всё такое. Кайфово ощущать себя в команде высшей лиги, хоть и сидишь на запасной скамье. Наш каун – звучит гордо, а? Это тебе не кружок авиамоделистов. Клан, община, большая семья. Сила. Поддержат, защитят, помогут. Только Бахшу почему-то окоротить не хотят. Или силёнок не хватает? Может, на самом-то деле бабьё руководит, а старцы просто бороды оглаживают. Для виду…

Ну, в общем, они для разгона о том-сём покалякали, и её папашка спрашивает:

«Обрезание когда делать будете?»

Дядька вроде как смутился:

«Сами знаете, время тяжёлое. Недавно вашего зятя схоронили. Большие расходы понесли. Обрезание нам не потянуть».

Папашка головой неодобрительно качает.

«Всё равно непорядок. Надо обрезать».

Я не сразу догнал, о чём они. Наконец дошло – обо мне. Пипиську мне подстричь собираются. А мне это ни к чему! Пусть растёт, как росла. Моя она, личная. Они-то её в общее хозяйство зачислили. Типа, общественная она, они ею и распоряжаются. Для всеобщей пользы. Но я их к своей не подпущу, пусть лучше голову отрежут. Едва-едва сдержался. Распирает, но глаза опустил, сижу, скромно молчу. Будто не обо мне говорят. Решил деда не подводить. Чтоб ему глаза не кололи: внучок, мол, у тебя некультурный… Дядька-то даже ухом не повёл. Мог бы и вступиться…

А кривобокий стал докапываться:

– Ты почему необрезанный? Ты кто? Русский или таджик?

Меня такие вопросы заколебали. Какая вообще на хрен разница? Прежде я вообще об этом никогда не думал. У нас в Ватане не поймёшь, кто есть кто. Кого только сюда не ссылали. Поволжских немцев, корейцев, раскулаченных русских. Мы с Заринкой свободно болтали по-таджикски, да и по-узбекски чуть-чуть. Я и не знал, что мы какие-то другие, пока один узбечонок не стал меня дразнить: