в 7 лет. "А он у вас ещё целых 4 года скрывался от призыва! и вы, мамаша, ему в том способствовали и тем самым совершили уголовное преступление, да-да!.. он у вас – уклонист, дезертир, а вы его пособница. Сейчас мы на вас протокол составим. А его за уклонение отправим в особую дисциплинарную роту".

– Да как же можно призвать ребёнка в 7 лет!

– Царю лучше знать, кого призывать.

– Царю!? Какому ещё царю? – изумилась я.

– Царю-царю… не валяйте дурочку! Священный долг вашего сына – служить царю и Отечеству.

– Но Ромка ещё совсем ребёнок… – повторяла я.

– Это для вас он ребёнок, а для нас – призывник!

– И сколько он должен служить?

– Вечно.

– Как вечно!? Вы шутите?

– Какие шутки, гражданочка! Царь у нас вечный, и служить ему все должны вечно. Мы бы его и в грудном возрасте призвали – но грудничкам нужно молоко, а у нас тут армия, а не молочная фабрика.

– Абсурд какой-то… – бормотала я уже даже не им, а в пространство, пытаясь ущипнуть себя.

– Почитайте закон: там всё чёрным по-белому сказано!

"Все жители Земли являются вечной, неотъемлемой собственностью царя и обязаны нести службу с момента, который Его Величество каждый раз изволит определять своим новым указом (Незнание очередного указа царя не избавляет от ответственности за его неисполнение)".

Ромке тем временем велели раздеться, бесцеремонно отвели в другой конец длиннейшего коридора и начали быстро брить голову. Локоны, которые я так любила шутливо трепать, посыпались на заплёванный, грязный пол.

Мой сынишка на глазах становился казённой собственностью. Вообще-то он с самого рождения ничем иным и не был – это я по наивности полагала, что он мой. Наши сыновья – не наши, а казённые! Они рождены, чтоб стать… даже и не пушечным мясом, а, чаще, кулачным, мордобойственным. Это они так в мирное время "защищают Отечество".

И тут я в последний момент нежданно-негаданно, как это бывает во сне, нашлась:

– Постойте! Всё дело в том, что у него же другое гражданство.

– Че-го!? Не бывает никаких других гражданств, гражданочка.

– Нет бывает, вы уж простите. Он, как и я, гражданин другой страны. Он уже давно проходит службу там… да!.. и у нас, кстати, если что, тоже никому нельзя дезертировать! Никто не имеет права препятстовать нашей службе. Он как раз служит пока при нашем посольстве в вашем царстве. Переводчиком - как и все дети. Мы и живём при посольстве. Вот, кстати, если не верите, фотография нашего посольства.

Я, откуда ни возьмись, достала один из снимков, сделанных Ромкой в Ярославле, в его самом любимом месте.

– Красиво, да? – сказала я нарочно, зная, что для них это – очень некрасиво.

– А удостоверение!

– Ах да, во-от. Убедитесь! Справка по всей форме. – И я достала, как сейчас помню, пустой тетрадный лист в клеточку: первое, что попалось.

– А где печать?

– Сейчас будет, – нашлась я.

Карандашом прямо при них начертила внизу листа кругляшок. Нечаянно окружность как-то идеально ровно вписалась в квадратик, образованный четырьмя смежными клеточками. Совершенно неожиданно (или как раз ожидаемо?) ЭТА "печать" произвела на них абсолютно ошеломляющее впечатление. Челюсти дружно отвисли.

– А чё делать-то!? – растерялся один.

– Да, поду-умаешь! какая-то там печать, какое-то посольство. У нас свои законы! – сказал было другой, помоложе.

– Ага-а! вы-то молодые, ни фига себе не знаете! А вот опять как придёт посол и ка-ак попалит весь наш пятидесяток… С их царством лучше не связываться!

– Вот что! – обратился он ко мне, переходя на шёпот. – Быстро-быстро вымётывайтесь отсюда со своим щенком… вы здесь ничего не видели и не слышали, ладно! Только быстро-быстро… чтоб наши не узнали, что есть ещё на свете ваше посольство…

И, досадливо плюнув, добавил:

– Ну блин, ну как это всегда так подло выходит, что кроме царя царство есть!!!

Мы с Ромкой выбежали на волю.

Я всё ещё не могла успокоиться от такого поворота судьбы – и начала с чего-то горячо и уверенно с кем-то говорить как нечто само собой разумеющееся:

– Царь всё время, испокон века, норовит как-нибудь да выежиться над нами, не так, так эдак, придумать какой-нибудь ещё "священный долг" – нас перед ним… как-нибудь влезть в наши жизни, наши души, плюнуть-высморкаться туда… предъявить права если не на нас, так на детей. Мы всё время ему чего-нибудь (кого-нибудь!) должны… он – никому ничего не должен! Его фантазия на эти фокусы с долгами неистощима. Он боится только одного – что мы наконец поймём: его власть ровно такая, какую мы ему сами даём!

Я так разволновалась, что проснулась. Ошалело смотрела на беспокойно спящего Ромку, а в уме почему-то всё вертелись два роковых слова: "царь" и "повинность".

"Повинность" – вот ведь слово-то какое раньше было… ёмкое и точное: не то что нынешний "священный долг" (хотя?.. если убрать "священный", а оставить только "долг" в рэкетирском смысле – тоже выйдет довольно верно). Корень-то – "вина"! Презумпция вины подданных перед Государством-Государем. Заранее виноваты, что на свет родились – но раз уж родились, искупайте вину рабством. У кого уж какая повинность: у крепостного крестьянина – своя, у солдатских детей – своя, у поповских – своя (обязательная бурса – немногим лучше военных кантонистских школ!).

Каждый на своём месте и винится, и повинуется.

Я вспомнила, с чего вдруг "родился" этот сон!

Один мой знакомый недавно рассказал семейное предание, что передавалось из поколения в поколение – историю своего прапрадеда. 17-летний кантонист (кстати, самый что ни на есть русак(1), сын солдата), не выдержав неволи и издевательств, бежал. Сам побег оказался успешным. Он как-то сумел раздобыть себе подложный паспорт. Начал новую жизнь "с белого листа", счастливо женился, обзавёлся хозяйством… вскоре родился чудесный сынишка, в котором они с женой души не чаяли…

Выдал его однажды собственный тесть – по какой-то дурацкой ссоре. Было долгое судебное разбирательство. Его, уже 26-летнего, отправили в арестантские роты. Будто свершилось утончённое издевательство: "Что, хотел от судьбы своей уйти… от царя! думал – ушёл!? Вон даже и сына успел народить… ну, хорошо, и сын пойдёт туда же, где был ты!". 6-летнего (!) ребёнка – даже чуть не дождавшись исполнения законных 7 лет, – отняли и забрали в кантонисты. Естественно: сын кантониста – кантонист! Мать, оказавшись в одночасье и без ребёнка, и без мужа, наложила на себя руки… А от того каким-то чудом выжившего в 12-летнем аду (с 6 до 18-ти) кантониста-сына и пошёл дальше род моего приятеля, – историка-краеведа. Сюжет такой, что, пожалуй, даже "художник простых бытовых ужасов"