Одна надежда – на Илью. Алкивиад. Везде знакомые, везде друзья. Повсюду у него по-нынешнему блат. Умеет. И из «среды». И не «дремучий».

Дошёл до первой телефонной будки. Дождался, когда освободится. Дядька звонил какой-то – скоро вышел.

«Только бы дома был, плейбой, на моё счастье, не на даче».

Подумал так. Звоню.

– О, старичок. Ты где? Привет.

«На моё счастье… не на даче».

– Привет. Недалеко от «Петроградской».

– Так заходи, – говорит.

– Некогда, – говорю. – Дел полно.

– А я тут с девочками познакомился. Как ты насчёт групповичка?

– Это ты с тем, с которым слушаешь пластинки…

– Тайга. Дремучий, – говорит. – Я ж их тебе даю переписать. Где наши принципы? Берёшь же.

– Билет мне нужен, – говорю.

– На стадион?.. Проспал. Турнир закончился. В театр?

– На самолёт.

– На самолё-ёт… Не в Сан-Франциско? Не в Париж? Не в Тель-Авив?

– Ага, в Израиль.

– Забудь. Тебя туда не пустят.

– А почему?

– А ты на нос свой посмотри… В тундру свою?

– Не в тундру, а в тайгу.

– Понятно. На какое?

– На сегодня. Вечером или в ночь. На завтра, в крайнем случае на послезавтра.

– А что я с этого буду иметь?

– Моё терпение, – говорю.

– Вот так всегда. Перезвони, – говорит, – через полчаса. И не затягивай, мне надо будет уходить. Сам понимаешь…

– Ладно, ладно.

Глянул я на часы, пошёл за подарками.

Выбрать подарок – для меня задача сложная, а то и вовсе нерешаемая. Маме – «празнишный» платок решил купить. Тут вроде просто. Отцу – брусок точильный. Просил он, вспомнил. У нас, мол, «путних» не найдёшь. И тут сложилось.

Купил брусок, не знаю, «путний» или нет. Платок цветастый. «Да на меня ещё зачем-то, на старуху, тратишься, себе бы чё-нибудь купил, всё в старом ходишь вон, в обносках, что только люди станут думать?» Это она про джинсы «модные», в заплатах. Так скажет мама. Подарок примет. В комоде его, бережно сложив, упрячет. Может, когда-нибудь наденет. «Может, когда-то и надену, наденут ли». К лицу ей будет.

Десять копеек разменял. Звоню Илье.

– Ну, что? – спрашиваю.

– А тебе точно не в Израиль?..

– Хватит трепаться.

– Какой ты строгий, археолог…

– Уж какой есть.

– Чувствует моё сердце, – говорит, – хлебну ещё с тобой, дружок, горя… В Пулково. Пятая стойка. Девушка Надя. Кстати, не замужем. Красивая. Увидишь. Рот не разевай, глаз не натягивай. Не приставай. Занята. Скажешь, от кого, и назовёшься. Билет взял, и долой. Нет пока, кто-то от брони может отказаться, кто-то раздумает лететь. Ты же счастливчик, тебе повезёт. С тебя «армянский».

– Обойдёшься.

– Ладно, «грузинский».

– Медовуха.

– Ну, медовуха. В прошлом году ты привозил, давай, такую же, побольше. Когда вернёшься?

– Дней через пять, через неделю.

– Возвращайся. Надо отрепетировать I put a spell on you. На факультете в сентябре бал будет – всех уложим. Девочки на лифчиках автографы будут просить оставить. И где-нибудь ещё. Есть там одна с «Истории КПСС»…

– Уймись, жеребчик, – говорю.

– Чья бы мычала, – отвечает.

– Не бреши, не наговаривай.

– Случай тут был смешной.

– Мне некогда.

– Послушай. Боря домой приходит в стельку пьяный, мама его в трансе. Боря: мама, я бутылку пива выпил. Один раз, другой. Спустился я вчера к нему, сходили в магазин, шесть бутылок пива «Адмиралтейского» купили, сидим у него, играем в шахматы. Слышим: мама Борина у телефона. Маме моей звонит, мы догадались. «Тамарочка, ты представляешь, какой ужас: они пьют уже по второй бутылке пива». Смешно?

– Смешно.

– Привет тебе от Бори.

– Спасибо. Ему привет. Ладно, пока.

– Вернёшься, сразу позвони. Счастливо. Кстати, свезло тебе: у мамы бенефис – мы не на даче.

Значит, свезло.

Съездил в аэропорт. На самом деле – «красивая», только брюнетка. Купил билет. Сдал кто-то. В половине четвёртого. Этой ночью. В полдень уже в Исленьске должен быть. Там – на автобус, и – до Елисейска. А дальше – можно и пешком – будто на крыльях. За сутки, было дело, добирался. От Ленинграда до Ялани. Двадцатый век, вторая половина.

Домой вернулся. Чаю попив, достал «писательский» блокнот.

А (АННА)

Идём. Неспешно.

Нога в ногу. Плечо к плечу. Дорожка узкая – поэтому. Приноровились. Не первый раз – ходим здесь часто. Нередко вместе, иногда, бывает, и под ручку, к чему я так и не могу привыкнуть – «по-городски», не по-ялански, – неловко чувствую себя. У нас под ручку ходят только пьяные. В Ялани. Или девчонки-малолетки.

Из общежития на факультет.

И вот обратно. После занятий – в общежитие.

Я и она.

У меня на правом плече висит тряпичная самодельная сумка, у неё – на левом – замшевая. В сумках – конспекты и учебники. В её – ещё и голубая, шёлковая, в синих чернильных пятнах косметичка на застёжке: тушь для ресниц, для губ помада, пудреница, пуховка, лак для ногтей, жидкость для снятия лака – чем-то из этого она не помню чтобы пользовалась, зачем-то всё же при себе всегда имеет, – ножнички, пилка маникюрная, кедровая расчёска и маленькое, круглое, в пластмассовой золотистой рамке зеркальце с фигурной ручкой. Да, ещё книжка записная – «для секретов». Много раз на стол при мне вытряхивала содержимое из сумки – видел. Искала ручку или карандаш. И так случалось – находила.

Синий болоньевый плащ на ней, куртка чёрная спортивная на мне. Нараспашку. Тепло. Почти как летом. Не надышаться. Последнее, скорей всего, по нашему-то климату. Со дня на день и снег может выпасть. Если и завтра – детей обрадует, взрослых не удивит. В Ялани, на четыреста километров севернее, может быть, уже и выпал. Одним глазком полюбоваться бы.

Листья на дорожке, жёлтые и красные, – сентябрь. После ночного заморозка их добавилось. Чуть не сплошным ковром асфальт накрыли. Пока нет ветра, не разносит. Шуршат, как мыши, под ногами.

Трава торчит по сторонам – сухая, жухлая, без ветра – присмирела. Шли утром – иней на ней тяжело серебрился, теперь легко ей – оголилась. Жгут траву где-то – дыму натянуло. С ней заодно палят отжившую листву – как водится. Тревожит запах – первобытно. Душа в такие дни мятётся. Как у кого, не знаю, – у меня. Весной и осенью – обычно.

Вот тот момент, вот то мгновение. Недолговечно.

Гуляют жители студенческого городка. Не за горами и ненастье. А там – зима, зима тут – век. Успеют дома насидеться. И я гулял бы, не учёба. Смотрел бы на Ислень до звёзд, потом – на звёзды. После – на то, как они гаснут. Кстати, и в плёсах Кеми отражаются звёзды; на шиверах